Сергей Антонов - Трудный день

— Предстанут перед судом, — повторил Ленин.

Старик молчал. Пусть хоть с человека эта бледность схлынет, в себя придет.

— Ну да, да, — невнятно проговорил он потом, все еще чувствуя себя вроде как виноватым. — Жаловаться будете…

А в тоне его слышалось: «Бесполезно!»

Ленин знал, что старик думал:

«Конечно, это хорошо… Бесполезно, в общем, но приятно — правды хочешь, справедливости…»

— Жаловаться буду. И не бесполезно, — сказал Ленин.

— Жаловались и мы, — осторожно заметил старик. — Писали… — И, взглянув на собеседника, махнул рукой: какой там! Вот так и у тебя, мол, добрый человек…

Владимир Ильич молчал.

Старик ему явно не верил. Смотря в сторону, думал про свое — так было, так есть, так будет…

— Говорят, Ленин какой-то у нас управляет, — вдруг сказал старик. — Вот если бы он, тот Ленин, такой, как ты, был, если бы тебе власть. Вот тогда бы — да.

Владимир Ильич недовольный опустил голову. Упоминание собственного имени как какого-то особенного, хотя и случайно выраженное, претило ему. Посуровевший, он резко повернулся к старику:

— Почему же это невозможно?

Старик не уловил перемены в собеседнике.

— Известно, милок, — сказал он. — Не бывало еще, чтобы хорошие люди у власти стояли. Может, случалось когда, да редко… Раз в тысячу лет, как чудо.

Ленин отозвался недовольным покашливанием.

Машину он нашел в условленном месте. Его уже ждали. Гиль два раза ходил за ним, но, видя, что Ленин оживленно разговаривает с крестьянином, возвращался, не желая мешать.

Ленин на машине ехать отказался, решил пройти пешком.

До деревни, где остановились на ночлег, было версты три, от силы четыре… Там их ждал сеновал и ужин, захваченный из дома: бутерброды и чай. Рано утром они встанут и отправятся в Москву, на работу.

Владимир Ильич пошел по дороге, а Гиль медленно ехал впереди, стараясь не выпускать Ленина из виду: Гиль был единственным из охраны Ильича. Правда, Владимир Ильич носил в кармане маленький пистолет — раз требуют, нужно, конечно… враги есть враги… — но обращался с ним крайне неуважительно.

Пройдя версты полторы-две по торной дороге с разбросанными по ней клочьями сена, Ленин подсел на телегу к пареньку-вознице. Одно колесо телеги стучало, другое скрипело.

Солнце закатилось. Заметно посвежело.

Паренек, как взглянул тогда на прохожего, спросившего разрешения подсесть к нему на телегу, так, ответив «ага», с тех пор и сидел неподвижно и молча. Ленин тоже молчал.

Подвода ехала медленно, и это равномерное поскрипывание и постукивание усиливало чувство медлительности и покоя… Скрип… Стук… Скрип… Стук… Скрип… Стук…

Так можно было ехать бесконечно. Вскоре подвода взобралась на горку.

На гребне откоса, спускавшегося к реке, показались небольшие амбары. Осевшие от старости, покривившиеся, с остатками резных фигур на коньках крыш, они казались строениями древнего посада. На том берегу чернел лес, от реки поднимался туман…

Телега ехала, стукала и скрипела, старые, добротной рубки, амбары, кружа, проплывали мимо него на фоне тумана и черного высокого леса. Владимир Ильич хотел вспомнить строки из «Слова о полку Игореве», но сколько ни старался — не мог припомнить ни одной. Он пожалел, что у него с университетских лет не было времени еще раз прочесть это чудо. А теперь он вряд ли заглянет в поэму, скорее всего никогда уже больше не перечитает ее…

Деревню проехали, лошадь побежала под горку, колеса прогрохотали по мостку, потом телега медленно снова начала взбираться вверх. Скрип-стук… Скрип-стук — все реже и реже…

Справа, в густом темном бору, еле заметно белели кресты. Ленин, повернувшись, всмотрелся.

— Могильник, — сказал паренек. — А вон там курган, — указал кнутовищем влево.

Ленин посмотрел влево и различил небольшой курган с березками на вершине.

— Что это за курган? — поинтересовался он.

— А кто его знает, он давно тут… — ответил паренек. — С прежних времен…

Ленин подумал, что примерно так все это выглядело века назад, еще при татарах… И вдруг понял, что, спрашивая паренька, размышляя о чем-то еще, он по-прежнему все время, неотступно думал об одном и том же: о разговоре со стариком. После веков несправедливости: татарского ига, гнета крепостного права, эксплуатации капиталиста — диктат невежд с красными бантами! Нетерпимо!.. Укреплять Советы… Правят Советы… Советы! Хорошо бы взять и проверить, как они работают в двух-трех волостях, уездах, под носом у Совнаркома, ЦК…

И опять стало досадно, что старик, который долго не проживет, не поверил ему и умрет с убеждением, что справедливости на земле не было, нет и не будет… А скажи, что он и есть Ленин, старик, пожалуй, увидел бы в этом совпадении чудо, которое, по его словам, бывает раз в тысячу лет… Но справедливость, вера в будущее, наши успехи должны быть обеспечены всей системой власти, ее природой, принципом ее устройства, а не чудесами, не исключительными личностями… Советская власть не чудо одного человека…

И Владимир Ильич вдруг особенно остро ощутил, что мечта его — самая главная, которая легко вбирала все остальные, — это не быть никаким чудом, никаким «особенным» человеком; чтобы так, как он, и еще гораздо лучше — непременно лучше! — могли работать все или хотя бы многие руководители. Это — главное из главных, что обеспечит успех новому типу власти, новому типу государства.

После ужина в избе, небольшой прогулки по тихой уже деревне городские гости стали располагаться на сеновале.

И, засыпая на пахучем, мягком сене, Ленин еще раз подумал, что успех дела, конечно же, в том, чтобы не быть никаким «особенным» и чтобы другие могли работать гораздо лучше — непременно лучше! — чем может он.

Гибкое пламя с возрастающей силой рвалось в синее беззвездное небо. Пламя гудело, увлекая за собой искры и мелкие головешки, и те падали на дорогу, на полянку, усеянную маргаритками, на деревья парка, в озеро.

Горел большой двухэтажный помещичий дом на отшибе от села. Вспыхивали и в несколько минут истлевали ветви старых лип, с двух сторон примыкавших к дому.

Шум пожара был слышен далеко окрест.

Занялось в самую глухую пору — часа в три. В деревнях и селе, где ударили в колокол, сразу определили: «Фомино!» Ничто другое, кроме бывшего поместья Фомина, пустовавшего после выселения владельцев, не могло гореть так жарко.

Кто махнул рукой, кто побежал смотреть.

Не менее сотни лет стоял в липовом парке над озером этот усадебный дом с флигелем для прислуги и множеством служб. Несколько поколений дворян Фоминых тенями прошли через его покои, оставив по себе добрые и недобрые воспоминания и тяжелые мраморные надгробия в почетном месте в ограде сельской церкви.