Сергей Антонов - Трудный день

Нищий направился в деревню…

Стародавняя Россия пылила по этим дорогам, давала о себе знать дымком из трубы невидного отсюда дома, колодезным журавлем, торчавшим из-за пригорка, жаворонками и этой древней, вечной, как мир, просьбой «ради господа нашего Иисуса Христа!». И связаны они на всю жизнь — судьба родины и его, Ленина.

Крепкий, насыщенный неисчерпаемой энергией, волей, кипучими жизненными силами, Ленин, однако, не раз думал, что он всего лишь человек, смертный. Умер Марк Тимофеевич [4] Марк Тимофеевич Елизаров — муж Анны Ильиничны Ульяновой. Был народным комиссаром путей сообщения, возглавлял Комиссариат по делам страхования. , умер Свердлов, и он умрет. Он понимал, что не успеет сделать всего, но хотя бы вот это — чтобы некому было подавать…

Он великолепно знал, верил, что дело, которому посвятил жизнь, обеспечено. Идеи когда-то небольшой группки его единомышленников теперь исповедуют десятки и сотни тысяч трудящихся в России и во всем разбуженном революцией мире; в партии — блистательные имена умных и преданных делу руководителей, равных которым, пожалуй, не найдешь ни в одной другой партии мира.

Дело обеспечено, но хотелось увидеть его осуществленным хотя бы в своей основе…

В нескольких шагах от дороги, у опушки, Ленин увидел колокольчики, клевер, иван-да-марью, ромашки и стал собирать: было бы великолепно набрать букет для дома! Ленин не любил садовых цветов: в них что-то искусственное, безжизненное, как говорили иногда крестьяне — лебезное. Почти не передаваемое никаким другим литературным, слово это как бы одним своим звучанием определяло смысл… Садовые — все это не то, а вот полевые! Они растут сами по себе, без ухода, часто наперекор лихим стихиям, природным бедствиям и обстоятельствам… Растут и цветут, ничего не требуя от людей, на радость им.

Ближе к опушке ромашки и колокольчики пошли все выше и выше, наверное, потому, что меньше видели света и сильнее тянулись к солнцу…

— Владимир Ильич! Владимир Ильич! — послышалось вдруг. — Смотрите, какую бабочку я поймал!

К Ленину бежал Вася, зажав что-то в ладошках, а потому больше обычного качаясь из стороны в сторону.

— Смотрите, Владимир Ильич!

Вася осторожно, боясь, что сокровище упорхнет, приоткрыл ладошки. Ленин нагнулся и приложил глаз к щелочке.

— Красивая? — нетерпеливо спросил Вася, ожидая восторгов и похвал в свой адрес.

— Подожди, подожди… — Владимир Ильич, как ни старался, ничего не мог увидеть. — Приоткрой ладони пошире…

— Улетит… — с опаской сказал Вася.

— А ты немножко…

Вася, высунув от усердия язык, медленно и осторожно раздвинул сжатые в напряжении пальцы. Владимир Ильич увидел большую, еле умещавшуюся в ладошках бабочку с черными пятнами на ярко-желтом фоне. Удивительно были подобраны эти цвета. От соседства черного желтый казался особенно ярким и насыщенным, в свою очередь и черный приобрел насыщенный, глубокий тон. Нижняя часть крыльев была почти вся желтой — черных пятен на ней разбросано меньше.

Чем дольше Ленин смотрел, тем больше красоты открывал в этом невероятно хрупком создании природы. Давно ему не приходилось видеть бабочек вблизи. А такую он, пожалуй, и вообще не видел. А может быть, видел?

— Как она называется? — с интересом спросил Ленин.

— Владимир Ильич, а вы не знаете? — удивился Вася.

— Нет, Вася, не знаю…

— Не знаете?..

Превосходство над взрослым человеком, над Лениным доставило мальчику истинную радость, и он снова спросил:

— Правда не знаете?

— Правда.

— Это же махаон, Владимир Ильич!

— Махаон, — повторил Ленин и снова, зажмурив один глаз, другим с любопытством приник к ладошкам Васи. — Нет, — наконец решил он, — такой никогда не видел.

Вася почувствовал горячее дыхание Ленина на своих пальцах, видел на его затылке слегка курчавившиеся волосы, видел сильные плечи и шею… Вот так рассматривали бабочку, которую он поймал в то воскресенье, Гриша, Оля и Цыганок… А взрослые так не рассматривают. Ни один из них…

— Великолепный махаон! — еще раз похвалил Владимир Ильич, отрываясь от Васиных теплых ладошек.

Он взял мальчика за руку и пошел с ним дальше. Облачко, похожее на рыбу с длинным хвостом, растянулось, стало бесформенным. Зато выползло другое — похожее на толстый, приплюснутый гриб-боровик.

Ленин спросил Васю:

— Не устал?

— Я-то? Я, Владимир Ильич, весной и летом с утра до вечера бегаю…

— А уроки сами делаются?

— Какие уроки! Нам мало задают на дом.

— Почему же?

— Так это при царе угнетали, а теперь не угнетают…

— Вот как? Интересно! «Не угнетают»? — Ленин рассмеялся.

— Нет…

— А какие песни вас учат петь?

— А вот эту… «Кто был ничем, тот станет всем…»

— «Интернационал»?

— Ага.

— А еще?

— Еще?.. — Вася задумался. — Больше никаких… Так, дома сами поем всякие…

— Какие же?

— Про Ермака, «Есть на Волге утес…».

— Хорошие песни.

— Мне тоже нравятся, Владимир Ильич.

— Хорошие песни, Вася, — повторил Ленин, вспоминая, как и он давным-давно пел эти песни.

Он отдыхал, наслаждаясь добрым солнечным днем, возможностью гулять под голубым светлым куполом, слушать пение жаворонков, трогать сухую, жесткую ручонку Васи, дышать полной грудью теплым, духовитым воздухом лугов и лесов.

— Прекрасный день… Прекрасный день… — повторял Ленин, с удовольствием думая о завтрашнем утре, когда он сядет за стол и возьмется за дела. И с особенным интересом — за одно из них. — Прекрасный день…

Все уйдет: бесконечное подполье, почти круглосуточная беготня по студенческим и рабочим кружкам, конспиративным квартирам, томительная ссылка, будни — и подчас мелочные, — эмиграции, война, борьба с разрухой и голодом — все, все уйдет, как бы оно ни было значительно. Все это лишь черновая работа, расчистка площадки, на которой нужно строить новый мир.

И как ни преуспела партия раньше в великой, но все же лишь подготовительной работе, сейчас призвание ее в другом — строить, созидать. Ради этого был разрушен старый мир…

Ведь главное не в том, сколько камней и мусора убрал с площадки, главное — какое здание воздвиг.

Только сейчас, в двадцатом году, можно было приступить к выработке и осуществлению плана созидания.

Дело, о котором с таким удовольствием и наслаждением думал Ленин в воскресный день, был план электрификации России, основа единого общего плана восстановления.

Мысль об его осуществлении — одна из самых дорогих для него. С особым интересом читал он книги и статьи об электрификации. К сожалению, это были немецкие и английские книги, и авторы их исходили из наличия в стране мощной промышленности, хорошо поставленного сельского хозяйства, капитала. Ничего подобного не было в России и в помине. И тем интереснее, дерзновеннее была мысль. Без ее осуществления двигаться вперед невозможно.