Сергей Антонов - Трудный день

— Так ли? Неужели все так катастрофично? Неужели я вижу не все, Федор Васильевич?!

— Конечно. Вы по своей природе не ведаете, что такое зависть, коварство, злопыхательство и прочие первородные грехи рабов божьих.

Ленин развел руками:

— Вы меня убиваете хваля!

— Владимир Ильич, я уважаю вас, ценю…

— Уважайте, цените только на деле, Федор Васильевич!

— В партии вы не один, Владимир Ильич. Проверьте: найдутся сотни таких, как этот ваш Кавлетов. Их больше, чем Лениных, Чичериных, Луначарских, Красиных и Дзержинских… И они вас победят, рано или поздно. Рано или поздно!

— Федор Васильевич! Батенька!

Покровский сцепил руки на животе, опустил голову. Больше он не намерен говорить. «Все, все!»

Тем временем Владимир Ильич попросил соединить его с Кавлетовым из ВСНХ.

— Товарищ Кавлетов? Мы, кажется, с вами уже встречались? Кажется, я вам советовал начать учиться? Учитесь?.. Хорошо…

С печальной безнадежностью слушал Покровский, как Владимир Ильич объяснял всю важность использования старых специалистов, как редки и ценны настоящие ученые и инженеры, как опасно давать волю мелким чувствам, и качал головой: разве можно что-то изменить?

Потом Ленин звонил к Кржижановскому, но того не оказалось на месте.

— Однако, Федор Васильевич, — сказал Владимир Ильич, — вам нужно давно быть в столовой.

Ленин извинился и прошел в секретариат: нельзя ли накормить обедом («Очень деликатно! Очень деликатно!») посетителя?

Когда Ленин вернулся, Федор Васильевич был уже в шубе.

— Конечно, надо работать, — сказал Покровский. — Но не знаю… Не знаю, Владимир Ильич…

Ленин подождал: на это он отвечать не будет. Только после паузы сказал:

— И комиссия Кржижановского, и ВСНХ теперь, надеюсь, примут вас с охотой. Подумайте. А сейчас зайдите, пожалуйста, в секретариат, Федор Васильевич. До свидания.

В коридоре, по пути домой, Ленин вдруг вспомнил свои слова: «У нас так не будет!» — и насторожился. «Конечно же, так не будет!»

В нетерпеливое мгновение промелькнул перед ним почти забытый эпизод. Неожиданно Владимир Ильич ощутил благодатную теплынь, сверкание огромного летнего солнца, запах прогретой им листвы.

Как-то в субботний вечер в тяжелом для революции восемнадцатом году выбрался он на дачу отдохнуть. Еще не было Горок как постоянного места отдыха, и он иногда выезжал на дачу к друзьям. Вместе с Владимиром Ильичем поехали в этот раз Надежда Константиновна и их знакомая. Прогуливаясь, не заметили, как за ними увязалась все увеличивавшаяся стайка деревенских ребятишек со щенком. Щенок был лохмат и неуклюж — живое воплощение простодушия, доброты и, пожалуй, беспомощности. Владимир Ильич стал играть с ребятами, доказывая, что это не щенок, а огромная и наверняка злая собака.

С шутками незаметно добрались до леса. На опушке его стоял высокий дуб. Он был разбит молнией и обуглен. Молния расщепила его могучий ствол, в нескольких местах отодрала от него длинные полоски коры и древесины. Дуб был мертв, пораженный неожиданным и страшным по своей силе ударом.

Владимир Ильич взглянул на дуб и сказал спутницам:

— У нас так не будет.

Он имел в виду революцию. С тех пор много гроз собиралось над страной, много сгущалось туч, били молнии одна сильнее другой, но революция выстояла. «А если не молнией? Если от жучка-точильщика?..»

Дома Владимир Ильич был сосредоточен и молчалив и так и не рассказал о своей встрече с дельцом Вандерлипом…

Да, вооруженным силам и контрреволюции разбить Советскую республику не удалось. Сотни раз неправ Федор Васильевич: справимся. Но предусмотреть всего, конечно, нельзя… Нет таких людей на свете… И удар изнутри — от бюрократов, воинствующих невежд и демагогов, подобных Кавлетову, — возможен. Тут Покровский прав. Теперь Советская власть если и погибнет, то погибнет от бюрократизма, от перерождения. Недооцениваю? Возможно…

Жизнь для Покровского — добро со злом вперемежку. Внимание человека высочайшего духа Ленина — и сопротивление ничтожного Кавлетова, уверенного, что сейчас наступило его время; великое благо для народа: мир, земля, свобода — и горящая усадьба, перешедшая ему же, народу; любезность грозного матроса Чекулина — и обыск с незаконным изъятием серебра; необычайный народный подъем, необходимый, чтобы воздвигнуть Шатуру, — и ее пожар…

Федора Васильевича давно уже одолевала какая-то противная слабость. А после путешествия за дровами чуть ли не через всю первопрестольную и тяжелого похода в ВСНХ Покровский слег, не желая себе признаться, что дело может быть серьезным.

В это время к Покровским и зашел наборщик Василий Семенович Ладыгин. Давно Федор Васильевич хотел поговорить с ним, но все как-то не получалось. А теперь самый момент.

— Василий Семенович, посмотрел я ту книжку: первоклассная работа!

— Это какую же?

— Кржижановского…

— A-а! Спасибо! — Лицо наборщика, серое от усталости и недоедания, просветлело. — Между прочим, Ленин тоже остался доволен, потом благодарность прислал.

— Поздравляю. Но как же печатали в замерзшей типографии?

— Да просто…

Василий Семенович получше устроился в кресле, погладил острые колени. Чувствовалось, что ему самому приятно вспомнить, как печатали брошюру.

Кое о чем Федор Васильевич уже знал, например об участии в издании Бонч-Бруевича, кое о чем услышал впервые.

История же ее была такова.

Часов в пять, когда уже изрядно стемнело, на квартиру наборщика Василия Семеновича Ладыгина заявился брат его жены, Артем Петраков.

— Здравствуйте, сродственники!

Сестру Катю он обнял и поцеловал, с Василием поздоровался за руку.

Катя помогла озябшему гостю раздеться и бросилась ставить самовар:

— Сейчас, Артем, разогрею…

В неуютной, просторной, всегда темной кухне, холодной и сырой, где ходили ходуном и скрипели половицы, где под полом по углам пищали мыши, вдруг подумала, что гостю нечего предложить, кроме нескольких кусочков хлеба и картошки с солью. Налила в самовар воды, насыпала углей, зажгла и кинула в трубу лучину, — все время гадала: где же выход?

— Ну, сестра, живы?

Артем вошел в кухню.

В сапогах, старом пиджаке, рубахе навыпуск, подпоясанной шелковым пояском с кистями, он солидно шагал по кухне.

— Да живы, Артем, живы…

— А ребят, значит, у вас нет и вскорости не предвидится?

— Где уж тут до ребят…

— Да-а, — протянул Артем.

Он вышел и через несколько минут вернулся со свертком. Что-то тяжелое было завернуто в мешок и крест-накрест перевязано веревкой. Артем со стуком положил сверток на выскобленный добела стол:

— Хозяйничай…

Катя вздохнула, взглянув на это спасительное подношение, и поцеловала брата.