Сергей Антонов - Трудный день

— Да ты разверни, разверни, — сказал Артем.

Катя развязала узлы мягкой, истрепанной веревки, на четыре стороны осторожно распахнула концы мешка и увидела кусок сала фунтов шести, кольцо домашней колбасы, каравай ржаного хлеба.

— Артем!.. — признательно проговорила Катя и обняла брата. Тот одной рукой прижал Катю к себе.

— Да, сестра, довели тут вас!

Он помолчал, тяжело раздумывая.

— Пойдем, что ль…

Артем отпустил сестру.

— Как Василий-то? — спросил озабоченно. — Как работа?

Не зря спрашивал Артем. Василий Семенович осведомился о деревенской родне, о делах гостя, а на его вопросы отвечал очень коротко, словно нечего было сказать о себе.

— Какая работа? Какая работа, Артем… Стоит типография, и когда пустят — никто не знает…

— Да уж кому теперь знать…

Они долго сидели за столом. Кате и Василию все не верилось, что едят сытное сало и пахучую, разжигающую волчий аппетит колбасу, которая отдает острым чесноком и легким, вкусным дымком.

Это произошло в тот же день.

В поздний ночной час Владимир Ильич закончил чтение рукописи Кржижановского «Основные задачи электрификации России». «Отлично! Превосходно! Хорошо бы, пожалуй — необходимо, дать ее участникам сессии ВЦИК. Но до начала ее работы оставались считанные дни… Можно ли успеть?»

Ленин позвонил Бонч-Бруевичу. Но Владимир Дмитриевич уже ушел из Совнаркома.

Ленин посмотрел на часы. «Двенадцать с четвертью!» Не раздумывая, он позвонил ему на квартиру в Кавалерском корпусе, недалеко от здания Совнаркома. Попросил прийти.

— Владимир Дмитриевич, вы меня простите, что я вас так поздно потревожил… Не спали?

— Нет, нет, Владимир Ильич!

— Есть экстренное, крайне важное дело… На днях у нас сессия ВЦИК. Вы знаете, как остро стоят у нас вопросы промышленности.

— Да, Владимир Ильич.

— Глеб Максимилианович будет делать доклад об электрификации. Но он к тому же успел написать прекрасную брошюру. Я только что прочел.

Владимир Ильич передал Бонч-Бруевичу рукопись в папке тонкого картона. Владимир Дмитриевич быстро прочитал название: «Основные задачи электрификации России» и с профессиональной ловкостью перелистал ее, определил объем: «Больше двух листов… А карта? И карту…»

— Видите, — продолжал Ленин, — здесь текст и карта. Карта крайне важна…

Это было нечто вроде той самой карты, которую Ленин мечтал сделать «как-нибудь свободным вечерком» и на работу над которой, он знал, у него не хватит, к сожалению, времени. А брошюра была тем самым словом, с которым много раз мысленно обращался Ленин к рабочим и крестьянам, думая об электрификации России.

— Все это нужно отпечатать, чтобы раздать делегатам. Но как это сделать? Осталось всего шесть-семь дней… Госиздат замаринует… А нам это дьявольски необходимо.

Владимир Дмитриевич быстро прикинул: в Госиздате — Вацлав Вацлавович Боровский, все прекрасно понимающий друг и товарищ, но Ленин прав: Госиздат, действительно, замаринует. Боровский изнывал в борьбе с сотрудниками, которые работали вяло, а то и просто саботировали — явно и неявно. Владимир Дмитриевич решил ориентироваться непосредственно на типографию бывшую Кушнерева, теперь 17-ю государственную.

В октябре 1919 года, когда Деникин рвался к Москве, в тот более чем критический момент рабочие типографии бывшей Кушнерева проявили стойкость, выдержку и преданность. В дни испытаний они обратились к Ленину с письмом, в котором просили его дать согласие выпускать все его труды в их типографии. Кончалось письмо заверением: «Это ваше согласие удесятерит наши силы для дальнейшей борьбы, для дальнейшей работы, и это будет нашей гордостью».

Об этом сейчас и вспомнил Владимир Дмитриевич.

— Можно взять рукопись? — спросил он.

— Зачем?

— Чтобы отдать в набор, — решительно ответил Бонч-Бруевич.

Ленин взглянул на него искоса: «Ой ли?»

— Через пять дней тысяча экземпляров будет готова, — заверил Владимир Дмитриевич.

— Это наверное? — Ленин ближе подошел к Бонч-Бруевичу.

— Да, Владимир Ильич, наверное.

— Было бы прекрасно!

На следующий день, как и всегда, Василий Семенович поднялся рано. По неискоренимой привычке рабочего человека он и теперь вставал в шесть часов, хотя спешить было некуда. За ним встали Катя и Артем.

За чаем Артем спросил:

— Как, Василий, мастеровать-то еще не разучился? Верстак что-то у тебя того… Вроде свалки…

— Наверное, не разучился, — ответил Василий Семенович. — А что мастеровать-то?

— Как что? — Артем удивился. — Хотя бы те же зажигалки!..

— Зажигалку дома на верстаке не сделаешь. Тут мастерская нужна. Хоть плохонькая…

— У вас-то при типографии, — напомнил Артем, — есть же мастерская. И не какая-нибудь, говорил!

Василию Семеновичу не приходило в голову воспользоваться типографской мастерской, оборудованной хотя и не шикарно и не богато, но здорово и с умом. Знающие люди создавали ее! В ней можно не то что зажигалки, а прямо-таки граммофоны делать!

— Зажигалки сейчас в ходу, — продолжал Артем. — Я вчера с вокзала на рынок забежал: цена, однако! Но все равно — смысл: на спичках-то совсем прогоришь!

Василий Семенович постучал пальцами по столу. Может, в самом деле как следует подумать об этих зажигалках и мастерской? Да нет… Что тут думать?

— Проходил я недавно мимо, — сказал он. — Не поверишь, Артем, даже страшно стало. Недавно какие книги мы там печатали! А сейчас — мерзость запустения, как говорят! Ни шума машин, ни людских голосов… Могильник! Нет, Артем, нет… Конченное дело!.. Там и заклепку не заклепаешь.

— Времена! — вздохнул Артем.

— А зажигалку я тебе где-нибудь соображу, — пообещал Василий Семенович.

— Да ведь забота не обо мне, Василий… Мы живем — не сравнить…

После завтрака Артем с Василием собрались за дровами. Неподалеку разбирали на топливо старый двухэтажный дом. Можно было скинуть несколько бревен, распилить и на санках привезти к себе на двор.

Только собрались, как в дверь постучали.

Неизвестный Кате человек в жидком черном пальто, годном разве что на осень, осведомился: «Не здесь ли живет Василий Семенович Ладыгин?» Катя испугалась — что-то случилось! — но ответила, что такой живет здесь, и провела в большую комнату, в которой обычно принимали гостей.

В пришедшем Василий Семенович не сразу признал Михаила Михайловича Гусева из партийной ячейки их типографии. Гусев с последней встречи, казалось, похудел и почернел.

— За тобой, Василий Семенович… — сказал Гусев, невольно вздрагивая от озноба и ежась. — Черт возьми, замерз!.. Как, сможешь?

У Кати отлегло от сердца, она пригласила гостя к столу, однако Гусев только рукой махнул:

— Не до чая! Спасибо… Ну так как?