Сергей Ионин - Если любишь…

Егориха рассказывала:

— Так ведь и мой в тридцать восьмом ни за что попал. Работал он тогда в геологоразведке, воду возил. А раз поехали они со Смолокуровым Ванькой за солидолом, смазка такая есть, вроде сала; вот поехали в город они, аж в Челябу. Получили они цельный вагон и как сопровождающие гонют его. А машинист-то, видать, пьяный был. Вот на повороте он какую-то ручку не туда шуранул, да и прямо его юзом — в канаву. Ваньке-то спину бочками покалечило, а мой ничего — живой, здоровый. Его и забрали под следствие. Четыре дня сидел в холодной. Думала уж, заберут, ну да выпустили. Пришел домой, весь истыканный, в картинках. «Зеки, — говорит, — сделали». Я ему рожу-то и начистила: «зеки сделали». Что там за «зеки» такие — и полушубок, и тулуп, и валенки, все отобрали, приехал в хламиде какой-то.

Егориха громко хлюпнула остатки чая и потянулась чашкой к самовару. Тетя Дуся проворно наливала ей еще. Стало тихо, все ждали подходящего к случаю рассказа.

— Елизавета Егоровна, а что за картинки ему там накололи? — спросил с полатей Иван.

— Что? — несказанно удивилась Егориха, в их старушечьей компании перебивать не полагалось.

— Я говорю, что там за картинки были?

— А-а-а… картинки… Да всяка гадость. Бабы голые, совсем без этих… накидушек, страсть такая… Одной-то бабе, что на спине была, в войну голову оторвало осколками, а потом как осколки-то врач вытаскивать стал, так заодно и срам ей вырезал. Да-а… А по сердцу Сталин, это уж, «зеки» сказали, надо по-первому колоть, чтоб в амнистию пойти. Ты вот тоже взял бы ково и срисовал, а я б тебе его иголкой и выткала.

— Мне-то зачем?

— Дак судиться едешь.

— Судиться или нет, это еще неизвестно.

— Ох ли, ох ли…

Старухи переглянулись: что с молодого взять? И разговор их потек дальше, ровный и незамутимый. Иван отвернулся к стене, было удивительно, как это в людях укоренилось: от сумы да… И уснул.

Сон его был долгим и тревожным.

Утром тетя Дуся запрягла единственную в деревеньке кобылу, бросила в телегу охапку сена, чемодан, сказала:

— Ложись, поедем.

Старушки благословили его, лошадь поднатужилась, стронула телегу с места и пошла.

«Провожать вышли всей деревней, — с грустью подумал Иван, — торжественно».

Ему надоело строить предположения, томиться неведомым, он старался думать о постороннем, не имеющем ничего общего с его заботами.

Рядом скрипело большое заднее колесо телеги. Старая железная шина его порядком истерлась и, видимо, скоро лопнет, да и спицы его уже поиспрели, а это последняя телега в деревне. Последняя. На выбоинах она скрипела с надсадой, казалось, что в ней вот-вот что-то сломается, — но нет, колеса, качаясь на стертых осях, переваливались через колдобины и катили дальше, не спеша и молча.

Кобыла, вороная, с проседью в гриве, заплетенной косичками, чтобы волосы не лезли в глаза, шла, поматывая в такт ходу головой. Шла и шла… В ее равнодушном мерном шаге было что-то страшное, так, наверное, она бы шла и на бойню.

Тетя Дуся сидела сгорбившись, свесив с телеги ноги, вожжи висели свободно. О чем она думала? Было ли ей жаль расставаться с Иваном, которого она взяла себе постояльцем по письму сына — полковника Колесова, взяла больного, еле умеющего стоять, и выходила. А может, она беспокоилась о сыне, тоже ведь летчике.

Кто знает, о чем она думала…

В Вознесеновке поезд стоит две минуты. Пока он не пришел, Иван выслушивал от тети Дуси наставления, как себя вести в прокуратуре, чем и как парить ноги, выслать анилиновой синей краски, если будет шерсть, купить шерсти… Потом пришел поезд, и говорить о чем-то важном, что хотел сказать Иван на прощанье своей хозяйке, стало некогда. Да, наверное, и не нужны были никакие слова, ведь ничего она не сделала особенного, кроме как помогла, чем могла.

— Спасибо вам за все. — Он поцеловал старушку.

— Что уж там, ступай, поди, поезд ждать не будет.

Тепловоз тихонько дернул вагоны, двинулся, набирая скорость.

Иван хотел помахать на прощанье рукой, но проводница запротивилась: «Отойдите от дверей, пассажир!»

«Боится, что вытолкну нечаянно», — усмехнулся про себя Бочаров и пошел искать свое место.

В районе станции Вознесеновка путь делал крюк, и когда Иван нашел свое место и выглянул в окно, то увидел сиротливо стоящих на перроне старушку и понурую лошадь. И понял, что никогда больше не увидит этот кусочек земли, этот островок добра, где ему очень помогли.

С вокзала Иван пошел пешком.

Он прошел по городскому саду, выпил воды из автомата. Вспомнилось: давно, отдыхая в Крыму, встретился с поляками. Им больше всего понравились эти автоматы — удобно и недорого. Тогда он как-то даже не поверил, думал — смеются, но чем черт не шутит…

В его квартире ничего не изменилось, все осталось так, как было прежде, только пыли стало несравнимо больше. Иван походил среди мебели, как ходят по музею — осторожно, боясь коснуться реликвий. Потом нашел на кухне махровое полотенце, набрал в таз воды и принялся за уборку. Вначале протер всю мебель, книги, телевизор, зеркала, потом тем же полотенцем вымыл пол, и в комнатах стало свежее, все засверкало, ожило.

На другой день к часу он явился в прокуратуру. Бочаров вошел в комнату с табличкой: «Иванов С. Н.» Молодой следователь сказал ему, что вызов оформили по просьбе Ларисы, как-никак они до сих пор не разведены официально, по закону, а вообще к Ивану это дело не имеет никакого отношения, и, поскольку они давно уже не живут вместе, а она под судом, он может подать на развод и получит его безо всяких проволочек.

«Моя жена, — Бочаров почувствовал, что ладони становятся липкими. — Да, мы ведь до сих пор не разведены».

— Что, собственно, случилось, подробнее можно?

— Ничего особенного. Просто жена разыскивает вас. Любопытное дело. На моем веку не часто такие случаи бывали. Всему причина — любовь… Любовь, любовь… Чувство, которое возвышает и губит. Нет, на моей памяти таких дел не было. Приходите на суд, если сможете.

«На твоем веку, молокосос, еще вообще ничего не было», — подумал Иван и ответил:

— Смогу, но объясните конкретнее…

— Вот и приходите, подсудимая хотела именно этого. Она, видите ли, хочет попросить прощения у всего мира. Ох и народ эти бабы, вы не поверите…

— Пока еще она моя жена… — буркнул Иван.

— Простите.

— За что судят?

— Ей предъявлено обвинение в попытке отравить своего любовника, ну и заодно себя. К счастью, обошлось без жертв. Подсудимая находилась в состоянии аффекта. В настоящее время под наблюдением врачей.

— Какие жертвы? Что вы несете?

Следователь недовольно повел плечами, вытащил из ящика толстую серую папку и потянул тесемку. Белый шелковый узел легко развязался.