Сергей Ионин - Если любишь…

— Я вам сказал: приходите, будет разбирательство, — заключил он важно, давая понять, что разговор закончен.

«Циркач!» — Бочаров хлопнул дверью.

В наше время все хотят быть кандидатами наук. А может, и не все, грамоты-то многим не хватает. Лариса готовила своих «мужиков» к сдаче кандидатского минимума по английскому языку. Их было пятеро — агрохимиков из сельскохозяйственного НИИ. Они не читали Шекспира на английском, они его даже на русском не читали, в кино смотрели «Гамлета» и «Короля Лира».

«А передо мной была бы теперь свободная, ровная дорога, если бы не этот несносный живучий кусок мяса…» — нет, это тяжело читать. Лариса отложила «Разбойников» Шиллера, посмотрела на часы. Пять. В шесть нужно быть в институте. Она умылась, слегка подвела брови и напомадила губы — сойдет, не в театр.

Не перед кем ей было красоваться. Иван, муж, которым она когда-то гордилась, лежит в соседней комнате и изводит ее. Ему, видите ли, надо лечиться, он летать хочет. Чего захотел! Дурой была — пошла за летчика. Врачи сказали: «Нет! Это неизлечимо, позвоночник поврежден, ноги переломаны в нескольких местах». Нет, он и ходить-то не будет, не то что летать, хотя вбил себе в голову — хоть на помеле, а полечу.

Может, это нечто вроде мании. Все равно он до смерти — калека. А как хочется жить — и в театр, и в кино, и на вечер…

«В Москву по приглашению Советского правительства прилетели парламентарии…»

Опять он слушает радио. Это радио сведет ее с ума. А Факирод — ничего, приятный мужчина, хотя фамилия… А борода! Куда девались заколки? Ах, да — в ванной.

— Ваня, я ухожу! Если что, позвони Марии Андреевне, я ее предупрежу.

— Хорошо. А ты куда?

— Сегодня занятия с агрохимиками.

— Ах да, я помню. Зайди в магазин, купи позитивную пленку.

— Что ты опять надумал? — Лариса понемногу начала раздражаться.

— Хочу переснять китайское иглоукалывание. Сделаю слайды, будет как бы собственная книга диафильмов. Пора мне, думаю, попробовать акупунктуру.

— Ну сколько можно придумывать?

— Лариса!

— Хорошо-хорошо, только ради бога не нервничай.

Как она его любила!.. Раньше, давно. Никогда бы не подумала, что любимый человек может так надоесть.

— Ухожу.

— Да.

По радио передавали последние новости.

На балконную решетку сел воробей. С высоты второго этажа он осматривал двор. Липы, клены, истоптанные газоны, качели, грибок на детской площадке, провалившийся, подмытый дождями асфальт тротуара, ящики у черного хода пельменной, сварочный аппарат возле открытого люка водопровода, волейбольную площадку, почему-то тоже асфальтированную.

Бочаров видел воробья в первый раз, раньше такой облупленный на его балкон не садился. Качнувшись, Иван упал на бок, ноги сами собой вытянулись. Он их совершенно не чувствовал, на правой ноге задергался большой палец. Иван смотрел на палец с желтым корявым ногтем, как на что-то чужое, инородное. Во рту стало горько. Вспомнилась мать.

Бочаров подумал, что так на всю жизнь и остался в долгу у матери, неоплаченном сыновнем долгу. Может быть, одиночество его — кара за прошлое? Но ведь вечен и неизбывен этот долг. Нет нормального человека, который мог бы утверждать, что он отдал свой долг родителям полностью.

К горлу подкатился тошнотворный комок. Иван сглотнул и, горько поскуливая, как всеми брошенный щенок, уткнулся лицом в ладони. Он понимал, что на него «находит», но ничего не мог с собой поделать.

Успокоившись, перевернулся на спину и посмотрел на надрывно тикающие часы с гравировкой: «Капитану И. Бочарову от личного состава первой эскадрильи в день рождения».

«Час, минута, секунда, век… — его передернуло. — Бр-р-р, мерзость…»

И самое страшное — это жизнь, которая ждет его. Жизнь в неподвижности. Недавно он осознал это во всей полноте, прочувствовал. Нет, ни госпиталь, ни даже глаза Ларисы в тот день, когда его внесли в квартиру, — ничто не страшило так, как будущее. Он бодрился, говорил всем, что будет, будет летать, но сам-то не верил уже, перестал верить, потому что не верили другие.

…Ангола строит социализм…

…Забастовка печатников…

…Провокации «Моссад» в Ливане.

Воздух за окном был по-вечернему синеватым и прозрачным, и Бочарову доставляло удовольствие представлять свежесть улицы, неба, всего сущего, вспоминать арбузный вкус заката.

Снова зарозовело, занималась заря.

Пришел председатель домового комитета за деньгами на похороны старушки из восьмидесятой квартиры. Старушка болела давно, и все заранее привыкли к ее неизбежной смерти. По радио землю трясли извержения вулканов, били в берег цунами, наводнения, засуха… Председатель, уныло потирая ладони, приговаривал, гнусаво и нудно: «Ваня, сколько сможешь, сколько сможешь…»

Иван вытащил все имеющиеся в наличии деньги — две десятки. Домовой комитет взял одну, вторую положил на стол и ушел.

Оставшись один, он включил телевизор. Смотрел вполглаза и думал, думал…

В тот день они вылетели для огневой поддержки каравана с товарами для высокогорных кишлаков. В условиях Афганистана это был обычный вылет, ничем особо не отличающийся от многих и многих подобных, в которых Иван участвовал раньше и за которые был награжден орденом Красного Знамени. Вылетели они парой. Ведущим — экипаж капитана Гурского, ведомым — Бочарова. Шли на высоте около двух тысяч метров. Иван следил за ведущим и не обращал внимания на приборы, потому и плохо запомнил этапы полета. Отвлекал его бортрадист прапорщик Струков Вася, по-народному — Батька, так его звали за старческое «кхеканье». Батька «травил»:

— Полез я к ней на третий этаж, кхе-кхе, по дубу. Стоял там под окном такой здоровый, как ворошиловский стрелок. Вот, думаю, проползу по сучку и — к ней в окно. А она, Светка-то столовская, смотрит так заинтересованно и улыбается. Но я же авиатор, правильно говорю, командир, кхе-кхе?! Ползу уже по сучку, ползу и… вдруг! Кхе-кхе! Встал я, отряхнулся и говорю: «Простите, мадам, авария». А потом пошел, кхе-кхе, так вот и пошел бочком-бочком. Штаны, ты понимаешь, порвал, когда падал.

— И не ушибся?

— Ты понимаешь, кхе-кхе, кость треснула. Когда с Быковым шлепнулись в болото, вертолет — вдребезги, а мы, кхе-кхе, хоть бы что, а тут… Сучок-то, понимаешь, эти безнравственные дамы давно подпилили.

— Вижу колонну. Снижаемся, — вклинился в их разговор Турский. — Повнимательнее.

Вертолеты прошли над колонной и, на всякий случай, рубя по верхушкам деревьев, сделали круг над близлежащими склонами.

Внизу ничего не было видно, только сливающаяся в зеленое месиво зелень. Впрочем, и цель облета была не в том, чтобы именно увидеть, но вызвать огонь на себя. В расчете на то, что кто-то из душманов, если они есть в зарослях, не выдержит и выстрелит. Но никто не стрелял. Командиры успокоились, и вертолеты с набором высоты закружились над машинами. Бой разгорелся внезапно, когда и грузовики, и БМП с БТРами стали подниматься по склону в гору. «Духи» ударили по выстроившимся в затылок машинам с двух сторон. Сверху и снизу. Били из безоткатных орудий и базук. Вспыхнула одна машина, вторая…