Сахиб Джамал - Темнокожий мальчик в поисках счастья

— Правда, — усмехнулся старик.

— А мне вы не погадаете?

— Тебе? — удивился Ахмед-эфенди. — Глупый мальчишка, зачем тебе мое гадание, иди-ка лучше домой, небось, давно тебя ждут дома.

— Нет, дедушка, — настойчиво продолжал Мухтар, — я честно говорю: моя мама очень давно болеет. Вот я и хочу узнать, что с ней будет? Поправится она?.. И найду ли я завтра работу? Это очень, очень важно для нас с мамой!

Старик молча, с любопытством глядел на мальчика.

— Пожалуйста, хоть два слова скажите о моей маме, прошу вас! — умолял Мухтар, прижимая к груди руки с хлебцами.

— Давно она болеет?

— Да… очень давно. Кровью харкает… кашляет так, что задыхается…

Старик был озадачен. Он всю жизнь ткал ковры и зарабатывал честным трудом свой хлеб. А теперь, когда ему семьдесят семь лет, когда болят глаза и силы иссякли, остается одно: сидеть на улице и кидать фасоли, чтобы не умереть с голода. Но что могут мальчику сказать фасоли? Ничего! Они кормят семью старика потому, что люди слишком суеверны и доверчивы. Но ему не хотелось обманывать этого мальчугана. Желая отделаться от Мухтара, он неожиданно спросил:

— А деньги у тебя есть?

— Есть, есть, отец! — поспешно ответил Мухтар. — Вот они! — На маленькой грязной ладони заблестели его пиастры.

Гадальщик рассмеялся. «Тоже мне деньги!» — подумал он.

— Ну, коли так, сядь ко мне поближе и положи один пиастр вот сюда, — он показал на левый угол платка.

Мухтар с готовностью положил монету.

Гадальщик неторопливо собрал фасоли, старательно смешал их в кисете и, нашептывая что-то с глубокомысленным видом, снова бросил их на платок. В первом ряду оказались четыре кучки по четыре фасоли в каждой. Ахмед-эфенди улыбнулся, важно погладил свою бороду и понимающе покачал головой.

— Ты задал мне трудную задачу, сын мой! — со вздохом произнес Он. — Коли пришел положенный срок или горькая жизнь подточила сердце твоей матери, как ни гадай, сколько ни плачь, горе от порога не прогонишь. — Он задумчиво поднял густые брови и, несколько раз чмокнув языком, спросил: — Прежде всего скажи, как тебя зовут?

— Мухтар!

— Мухтар… Мухтар! Хорошее имя! Значит, ты «избранный», «Любимый»… А Как зовут твоего отца?

— Хусейн.

— Итак, ты любимый сын Хусейна, — сказал он, затем, закатив глаза к небу, воскликнул: — О великий и невидимый! Только ты владеешь всеми тайнами мира! Помоги Мухтару ибн Хусейну, спаси бедную его мать от недугов, дай ей долгие годы жизни на радость сыну. Всели в душу людей доброту, чтобы они дали мальчику работу, чтобы он мог кормить себя и мать!

Опустив голову, старик несколько минут молча смотрел на фасоли, затем продолжал:

— Ибн Хусейн! Ты не ребенок, сам понимаешь, что ни я, ни ты, ни мои фасоли не могут изменить нашу жизнь. Смерть преследует нас на каждом шагу! Будь заботлив к матери, и аллах продлит ее дни. Не гнушайся черной работы, и ты получишь свой кусок хлеба. А деньги твои мне не нужны. — Он поднял с платка пиастр, добавил к нему еще две свои монеты и протянул их Мухтару: — На, купи от меня что-нибудь сладкое своей матери.

Старик собрал фасоли в кисет и сунул его за пояс.

— Иди с миром, сын мой! — сказал он, поднимаясь и свертывая платок. — Борись с невзгодами, и горькая доля отступит от тебя!

Мухтар, охваченный страхом за судьбу матери, ничего не мог сказать. Он заторопился домой. Старик не открыл ему ничего. С каждым шагом на душе становилось тревожнее.

С ближнего минарета донесся голос муэдзина, призывающего правоверных к вечерней молитве. Наступил час, когда шумные, бурлящие улицы Багдада замирают, чтобы вновь проснуться с первыми лучами восходящего солнца. Даже неугомонные горластые ребятишки утихают и, утомленные дневной беготней, отправляются домой, чтобы помочь родителям в домашних делах.

Когда Мухтар свернул наконец в свой переулок, он сразу почувствовал недоброе. Над их домом поднимался густой черный дым, у ворот толпились ребятишки, в калитку входили женщины с кувшинами.

«Умма!» — мелькнуло у Мухтара в голове. Он опрометью бросился к дому. Не замечая никого из друзей, стремительно ворвался во двор и остановился, будто с разбегу натолкнулся на невидимое препятствие.

Посреди двора на низком длинном топчане неподвижно лежала его мать, покрытая белой материей. Чуть поодаль, у дымного костра, хлопотали женщины, подбрасывали в огонь щепки, доливали воду в котел. Верховодила ими какая-то старуха. Она то и дело покрикивала:

— Давайте воду! Надо начинать! Поторапливайтесь, уже темнеет!

Пожалуй, только в этот миг он понял, что произошло. Он весь затрясся, как в лихорадочном ознобе, рванулся вперед, упал на колени перед телом матери и неистово закричал:

— Умма… Азиза!.. Мамочка, дорогая моя!..

Кто-то из женщин пытался поднять мальчика, успокоить его, но Мухтар ничего не слышал. Он гладил руки и лицо матери, целовал ее уже похолодевшие бледные щеки и, задыхаясь от слез, шептал:

— Мамочка, родная, открой глаза!.. Проснись, взгляни на меня… Вот, смотри, я принес тебе свежего хлебца, он еще теплый!..

Потрясенные горем мальчика, женщины пытались утешить Мухтара, но сами не могли сдержать слез.

Старушка, которая собиралась омыть Фатиму, обращаясь к женщинам, сказала:

— Пусть поплачет, пусть поплачет. Слезы сына облегчают загробную жизнь матери. Аллах увидит слезы ребенка и широко распахнет ворота рая перед душой усопшей. — А сама кивнула женщинам: уберите, мол, мальчишку!

Старой Ходидже и матери Хашима-эфенди Зулейхе с трудом удалось увести рыдавшего Мухтара со двора. Ходиджа шла с ним рядом и ласково шептала:

— Не плачь, мой мальчик, я буду твоей матерью.

Женщины омыли покойницу, завернули ее в белый саван, положили на носилки и ушли со двора. Вместо них пришли мужчины. Они накинули на усопшую общественное покрывало и подняли на плечи, чтобы проводить в последний путь. Покойницу на ночь в доме оставлять нельзя, нужно как можно скорее предать ее земле — таков закон ислама.

У самого дома похоронной процессии повстречался Шейх-Саид. Он шел с небольшим узлом в руке. Старик сразу понял, что все кончено, что он опоздал. Скорбно вздохнув, он ссутулился и молча подставил плечо под носилки.

У всех людей одна кормилица — земля. В ее материнские объятия и отдали Фатиму.

Ее похоронили в той части кладбища, что принадлежит всем и никому, — там, где хоронят бесплатно и где бесследно исчезают могилы бедняков.

Всего этого Мухтар не видел. Укрытый заботливой рукой Ходиджи, он забылся в тревожном и тяжелом сне, пока утренние лучи не разбудили его, Проснувшись, он не сразу понял, где находится.

Ходиджа в слезах глядела на сына Фатимы и думала: «Бедный мальчик мой, горе твое велико, но ты должен перенести его!» В это время за ее спиной раздался мужской голос. Обернувшись, она увидела Хашима-эфенди, сына госпожи Зулейхи.