Сахиб Джамал - Темнокожий мальчик в поисках счастья

В первом встретившемся им полицейском участке оказались только двое полицейских из местных жителей, в других была такая же картина. А во дворце губернатора и в здании городской управы было вообще пусто, если не считать перепуганных слуг, которые никак не могли понять, что произошло. Как выяснилось потом, султанские чиновники убежали еще ночью.

Весь Багдад сразу оказался в руках восставших.

Купцы, ростовщики, крупные богачи, охваченные страхом, не выходили из домов. Во всех особняках были опущены шторы и крепко заперты ворота и подъезды.

Только с наступлением ночной темноты некоторые крупные аристократы и духовные лица рискнули покинуть свои убежища, чтобы незаметно пробраться к дому главы высшего духовного совета Хесаби. Они собрались, чтобы обсудить, как удержать народ от революции. Одновременно были направлены тайные посланцы к генералу Моду с просьбой как можно скорее ввести английские войска в Багдад.

Город все еще шумел и бурлил. Сотрясались дома от оглушительных взрывов пороховых складов. Ночное небо озарялось багровым отсветом пожаров. Не умолкали на улицах возбужденные голоса — люди спорили, тревожились за свою судьбу, боялись возвращения и нападения турок. Ползли упорные слухи о приходе англичан, но от них багдадцы не ожидали ничего хорошего: будут и здесь творить то же, что творят в Индии.

Мог ли Мухтар в эту ночь расстаться с улицей. И все же его тянуло домой, навестить мать, обрадовать ее рисом, который он с полудня таскал в подвернутом подоле рубашки. И он решительно зашагал прочь от шумного людского сборища.

Время было позднее. Уже давно отзвучал и замер на высокой ноте голос муэдзина, призывавшего правоверных к молитве. Но Фатима не спала. Она сидела на камне у калитки и вслушивалась в каждый шорох, в глухие отзвуки отдаленных шагов: не идет ли ее Мухтар?

Вдруг со стороны базара до нее донеслась песня. В ночной тиши молодой, задорный голос звучал особенно звонко.

Фатима вся затрепетала. С трудом поднявшись с камня, она пошла навстречу сыну. Вот и он. «Мухтар! Сыночек мой! Жив! Жив!» — шептали ее губы. Фатима обнимала сына, гладила его спину, плечи, лицо, будто желая убедиться, что он невредим, что он с ней. Мухтар почувствовал себя очень виноватым. Он готов был упасть к ногам матери и просить прощения.

— Ну заходи, заходи же в дом, — проговорила Фатима и обернулась, точно желая разглядеть кого-то сзади сына.

— Ты кого ищешь, умма? — удивился Мухтар.

— Малыша. Разве Ахмед не вернулся вместе с тобой?

— А давно он ушел?

— С утра. Я его послала посмотреть, нет ли тебя поблизости, он ушел и больше не вернулся.

«Если малыш ухитрился попасть в центр, значит, он погиб», — подумал Мухтар, но, заметив волнение матери, сказал:

— Умма, успокойся, завтра я его найду, а может быть, он еще и сам прибежит сегодня! — и, обняв ее за плечи, ласково спросил: — Умма, зачем ты вышла на улицу? Ведь здесь холодно!

— А в сардабе, думаешь, мне легче лежать? Днем и ночью прикована к постели, одна, некому воды принести…

Мухтар виновато молчал.

Мать с сыном вошли в сардаб. Здесь, как всегда, тускло дымила коптилка, стоял мангал с огнем, тихо шумел самоварчик. На кошме лежал поднос с едой. Все это давно ждало ребят.

Мухтар стал развязывать узелок с рисом, а сам все думал о том, что происходило днем, и вновь переживал тот страшный миг, когда сабля турецкого офицера поднялась над головой старой женщины…

От Фатимы не укрылось состояние мальчика.

— Сын мой, не мучай меня, расскажи, что в городе происходит? — обратилась она к Мухтару. — Где ты был с утра, откуда ты взял эти продукты?

Мухтар, желая успокоить мать, пытался улыбнуться, но улыбка ему не удалась, губы растянулись, словно резиновые, и тут же невольно сжались. Он тихо сказал:

— Умма, очень прошу… не спрашивай меня сейчас ни о чем.

Тревога матери все возрастала. Но она удержалась от дальнейших расспросов, только обняла сына, заглянула ему в глаза, а потом сказала:

— Садись, сынок, поешь и ложись спать. Ты, верно, очень устал сегодня.

Мухтар в эту ночь спал тревожно, как никогда, дергался, что-то невнятно бормотал и стонал. Вдруг он поднял голову, весь затрясся, опять упал на подушку, но тут же стал метаться в постели и кричать:

— Бабушка, бабушка!.. Ой… мама!

Фатима в испуге бросилась к сыну:

— Сердце мое, что с тобой?.. На, выпей воды…

Мухтар раскрыл глаза. Увидев мать, он улыбнулся сонно, отпил глоток воды, успокоенно прошептал: «Умма!» — и, откинувшись на постель, крепко уснул.

В сардабе воцарилась тишина. Тускло мерцала коптилка, едва освещая углы. Слабый рваный язычок пламени колебался, готовый вот-вот погаснуть. Фатима в полумраке лежала на своей жесткой постели, не мигая смотрела на огонь, и ей казалось, что вместе с этим мерцающим огоньком угасает и ее жизнь.

Мысль о смерти не пугала Фатиму. Она давно готовилась к ней. «Я без сожаления ушла бы из этого мира к Хусейну, если бы не дорогой мой Мухтар», — не раз говорила она подруге Ходидже. Только о нем думала она дни и ночи. «Что же будет с мальчиком? Как пойдет он по трудной дороге жизни? Где, под чьим крылом найдет свое счастье?»

Наступал рассвет, Багдад пробуждался. Издали доносились звонкие голоса муэдзинов, перекликались голосистые петухи. Утро… Время намаза.

Фатима с трудом встала, как всегда, помолилась, затем, подойдя к сыну, осторожно поправила сползшее с него одеяло и снова прилегла.

Тихо скрипнула дверь, и в сардаб вошла соседка Ходиджа.

— Ой, Ходиджа, родная, как хорошо, что ты зашла. Что-то мне сегодня особенно тяжело! — проговорила Фатима.

Ходиджа прошла в глубь сардаба, нагнулась к подруге и озабоченно потрогала ее лоб. Он был горячий.

Жар охватил все тело Фатимы. Она хотела еще что-то сказать, но натужно закашлялась. Лицо ее покраснело от боли, на глаза навернулись слезы. Она прижала руки к груди, тщетно пытаясь сдержать кашель, но не могла, кашляла все громче и громче, всхлипывала, задыхалась.

Мухтар проснулся и бросился к матери:

— Умма, что с тобой?.. Тебе плохо? Тетя Ходиджа, что с ней?

— Откройте дверь, душно мне… — простонала Фатима.

Мухтар кинулся к двери.

Поднимающееся солнце бросало на землю золотисто-розовые лучи, с реки тянуло утренней свежестью. Вокруг было тихо и спокойно.

Кашель отпустил Фатиму. Она лежала молча, тяжело дышала, а взгляд ее, обращенный к сыну, выражал глубокую тревогу и боль. Он присел около нее на корточки и, гладя ее худую, высохшую руку, сказал:

— Умма, обо мне не думай, со мной ничего не случится. Война, наверно, кончилась, слышишь — в городе тихо. Теперь откроют мастерские, я снова начну работать, и нам с тобой будет легче… Ты полежи, я сейчас сбегаю за водой, а тетя Ходиджа пока разожжет мангал, хорошо?