Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

На улице было тепло, весенний день был прекрасен. Стоял апрель, и все живое пробовало свои силы. Денвер прикрыла голову и плечи платком. В самом ярком из дурацких карнавальных платьев, в чужих башмаках, она стояла на крыльце дома номер 124, готовясь быть проглоченной тем миром, что лежал за пределами этого двора. И оказаться там, где скреблись в темноте маленькие зверьки, иногда касавшиеся ее. Где чьи-то слова могут навсегда сделать твои уши неспособными слышать. Где, если ты одинока, любовь к кому-то может взять над тобой власть и навсегда пристать к тебе, точно тень. Где-то в этом мире есть места, ставшие свидетелями таких жутких событий, что если там оказаться, те ужасные вещи могут случиться снова. Вроде как в Милом Доме, где время остановилось и где, как говорила Сэти, зло всегда ждет ее. Как она отличит эти места от других? Но еще страшнее — куда страшнее! — было то, что где-то там были белые люди, о которых даже и рассказать невозможно. Сэти иногда говорила об их недобрых губах, иногда об их руках. Бабушка Бэби считала, что от них нет спасения — они умеют незаметно подкрасться, без конца меняют обличье, и даже когда они сами считают, что ведут себя нормально, это ничуть не похоже на то, как должны вести себя действительно хорошие люди.

— Они выпустили меня из тюрьмы, — как-то раз сказала Сэти.

— Но они же и посадили тебя туда, — возразила ей Бэби Сагз.

— Они перевезли тебя на этот берег реки.

— На спине моего сына!

— Они дали тебе этот дом.

— Никто мне ничего не ДАВАЛ.

— Благодаря им я получила работу.

— Это Сойер благодаря им получил отличную повариху, девочка.

— Но некоторые из них все-таки неплохо с нами обращаются, верно?

— И каждый раз мы этому удивляемся.

— Ты раньше никогда так не говорила!

— Давай не будем начинать все сначала, Сэти. Они утопили куда больше наших людей, чем их самих всего-то на свете было с начала времен. Сложи свое оружие, Сэти. Это не честный поединок; это избиение.

Вспоминая эти разговоры и последние в жизни слова бабушки, Денвер стояла под солнцем на крыльце и не могла сойти с него. Горло у нее жгло; сердце болезненно билось — и тут она совершенно ясно услышала, как Бэби Сагз рассмеялась: «Ты что же, хочешь сказать, я никогда тебе не рассказывала о нашей жизни в Каролине? О твоем отце? И ты не помнишь, как мне там изуродовали ногу? И об истерзанных ногах твоей матери, не говоря уж о ее спине, ты тоже не помнишь? Неужели я никогда не рассказывала тебе об этом? Значит, ты поэтому не можешь сойти с крыльца? Господи ты Боже мой!»

Но ты ведь сама сказала, что от них спасения нет.

«Нет».

Тогда что же мне делать?

«Знать об этом и жить дальше. Для начала — выйти со двора. Ну, давай».

Все вернулось. Двенадцать лет прошло, но путь в школу Леди Джонс вспомнился сразу. Четыре дома с правой стороны, сидящие тесно в рядок, точно птички-крапивники. В первом доме на веранду вели две ступеньки, и там стояло кресло-качалка; во втором было три ступеньки, метла, заткнутая за перила веранды, два сломанных стула и цветущие форситии; этот дом окнами на улицу не выходил. Маленький мальчик сидел на земле и жевал веточку. В третьем доме на двух выходящих на улицу окнах были желтые ставни и множество горшков с зелеными растениями, усыпанными белыми и красными цветами в виде сердечек. Денвер было слышно кудахтанье кур и скрип незакрытой калитки. Возле четвертого дома цветы сикоморы ковром покрывали крышу и весь двор. Женщина, стоявшая в открытых дверях, приподняла было руку в приветственном жесте, потом, когда она, наклонившись вперед, разглядела, кому машет, рука ее застыла где-то возле плеча. Денвер опустила голову. Потом был небольшой огороженный участок с коровой посредине. Его Денвер помнила, а корову нет. Волосы у нее от напряжения взмокли под платком. Где-то сзади послышались голоса, мужские голоса; они будто плыли в воздухе, приближаясь с каждым ее шагом. Денвер не сводила глаз с дороги на тот случай, если это окажутся белые; на тот случай, если ей с этими мужчинами в одну сторону; на тот случай, если они скажут ей что-нибудь, и она будет вынуждена ответить. А вдруг они набросятся на нее, схватят и свяжут? Мужчины приближались. Может, ей сразу перейти на ту сторону? Интересно, та женщина, которая чуть было не помахала ей рукой, все еще стоит в дверях? Придет ли она ей на помощь или же, рассердившись на то, что Денвер не помахала ей в ответ, помогать не станет? Может, лучше вернуться назад, к дому той женщины, что чуть не помахала ей? Прежде чем она успела на что-то решиться, мужчины нагнали ее. Их было двое. Негры. Денвер перевела дыхание. Оба коснулись своих шляп и пробормотали: «Доброе утро». Денвер надеялась, что они сумели прочесть в ее глазах благодарность, однако не смогла заставить себя открыть рот и ответить. Мужчины обошли ее слева и пошли дальше.

Несколько воспрянув духом и набравшись смелости после столь просто окончившейся встречи, она пошла быстрее, более внимательно осматривая дома вокруг. Она была потрясена, увидев, как на самом деле малы казавшиеся ей когда-то большими вещи: тот валун на краю дороги, за которым когда-то ее и видно не было, оказался обычным плоским камнем, на который все присаживались отдохнуть. Тропинки, ведущие к домам, вовсе не были в милю длиной. Собаки не доставали ей и до колен. Буквы на березах и дубах, вырезанные, как ей когда-то казалось, гигантами, теперь были не выше уровня ее глаз.

Она все узнавала сразу. Столбы и сделанная из горбыля изгородь лесопилки теперь были серыми, а не белыми, но она все равно тут же узнала и столбы, и изгородь. Каменное крыльцо, увитое пышным плющом, бледно-желтые занавески на окнах; выложенная кирпичом дорожка до дверей и деревянные мостки вокруг дома, на которых она тогда стояла, притаившись, под окном и подсматривала через подоконник. Денвер уже собралась было по старой привычке заглянуть в окно, но тут поняла, как глупо было бы вновь оказаться пойманной за подобным занятием. Удовлетворение, оттого что она сразу нашла нужный дом, растаяло вдруг в сомнениях. А что, если Леди Джонс здесь больше не живет? Или не сможет вспомнить свою бывшую ученицу — после стольких-то лет? Да и что она ей скажет? У Денвер ёкнуло сердце, когда она вытерла испарину на лбу и постучалась.

Леди Джонс пошла открывать, ожидая, что принесли изюм. Судя по тихому стуку, кто-то из женщин послал своего малыша, чтобы передать ей изюм для пирога, раз уж она все-таки вызвалась его испечь для этого ужина. Обычных кексов и пирожков с картошкой там, разумеется, будет сколько угодно. Она не слишком охотно согласилась изготовить свое коронное блюдо, сказав председательнице, что у нее нет изюма. Но та тут же заявила, что его ей обязательно принесут. Миссис Джонс, с неудовольствием думая, как долго придется сбивать масло, надеялась, что та забыла. Всю неделю ее духовка была холодной — теперь попробуй доведи ее до нужной температуры! Ужасно. После того как умер ее муж, а глаза ей застлало какой-то пеленой, она все свое идеально налаженное хозяйство забросила. Она и сейчас не слишком-то рвалась печь что-то особенное для собрания в церкви. С одной стороны, ей хотелось напомнить всем, на что она была когда-то способна в кулинарном искусстве; с другой — не желала она, чтоб ее к этому вынуждали. И услышав это царапанье в дверь, она вздохнула и пошла открывать, надеясь, что изюм по крайней мере вымыт как следует.