Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

Кин и его друг, сержант Росситер, конфисковали чей-то ялик, и плавали в заливе Мобил, пока рядовой Кин не окликнул проплывавший мимо военный корабль Соединенных Штатов, и всех троих не взяли на борт. Кин и Росситер высадились в Мемфисе, надеясь разыскать своих командиров. А Полю Ди капитан позволил остаться на борту до самого Уилинга в Западной Виргинии. А потом он уже в одиночку добирался до Нью-Джерси.

К тому времени, как Поль Ди попал в Мобил, он видел куда больше мертвых людей, чем живых. Зато когда он добрался до Трентона и его окружили толпы живых людей, за которыми никто не охотился и которые сами ни за кем не охотились, то вдруг ощутил такую замечательную свободу, что запомнил это ощущение на всю жизнь. Шагая по шумной деловой улице, полной белых, которым вовсе не требовалось объяснять, почему он здесь оказался, он понимал, что если кто и поглядывал на него косо, то это лишь потому, что он был в отвратительных лохмотьях и с грязными отросшими патлам. И тем не менее несмотря на его обшарпанный вид, тревоги никто не поднимал. А потом случилось чудо. Стоя на улице напротив аккуратного ряда кирпичных домов, он услышал вдруг, как какой-то белый окликнул его («Эй! Ты!») и попросил помочь снять с повозки два тяжелых сундука. За это белый дал ему монетку. Поль Ди несколько часов ходил по улицам, зажав монетку в руке и не зная, что можно на нее купить (одежду? еду? лошадь?) и продадут ли ему что-нибудь. Наконец он увидел тележку зеленщика, подошел и молча указал на пучок редиски. Зеленщик вручил ему редиску, взял его монетку и дал ему несколько других. Потрясенный, Поль Ди попятился. Но, оглядевшись, понял, что никто, похоже, не заинтересовался этой «ошибкой» или им самим, и пошел дальше, счастливый, жуя на ходу редиску, хотя на лицах встречных женщин читал порой отвращение. Первая честным трудом заработанная покупка заставляла его прямо-таки светиться от восторга, хотя редиска была грязной и довольно вялой. Вот тогда он и решил, что если есть возможность свободно ходить, есть и спать, то жизнь еще не кончена и вообще — достаточно хороша. Так он и жил целых семь лет, пока не очутился в южном Огайо, куда давно уже переехала одна его знакомая, старая женщина со своей невесткой.

Теперь же он пришел, точно совершая обратное движение по кругу. Постоял за домом, возле холодной кладовки, удивленный нашествием поздних летних цветов там, где должны были бы расти овощи. Турецкая гвоздика, ипомеи, хризантемы. Странное нагромождение ящиков и жестянок с сухими и подгнившими стеблями, среди которых прорастают свежие, с яркими цветами, похожими на алые раны. Засохшие побеги плюща на подставках для бобов, на дверных ручках. Выцветшие картинки из журналов, прибитые гвоздями к наружным стенам сарая и к деревьям. Веревка, годная разве что для скакалки, брошена возле бочки для воды. И повсюду банки и баночки, полные мертвых светлячков. Словно детский игрушечный домик, только для очень высокого ребенка.

Поль Ди поднимается на крыльцо, подходит к двери и открывает ее. В доме тихо, как в гробнице. Там, где когда-то пляшущий кружок красного света омыл его печалью, запер его внутри себя, заставив застыть на месте, пусто. Везде мрак, холод и больше ничего. Пустота минус еще что-то, чье-то отсутствие. И это отсутствие он должен преодолеть столь же решительно, как тогда, когда поверил Сэти и прошел сквозь пульсирующее пятно света. Поль Ди быстро смотрит на ярко-белые ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Все перила увиты лентами, бантами, букетами. Поль Ди идет дальше. Ветерок, ворвавшийся в открытую дверь с ним вместе, колышет ленты. Осторожно, не спеша, однако и не теряя времени даром, он поднимается по светящимся в полумраке ступенькам. Входит в комнату Сэти. Ее там нет, а кровать кажется такой маленькой, что он удивляется, как это они вдвоем умещались на ней тогда. Простыней на кровати нет, а поскольку окна в потолке не открываются, то в комнате душно. Яркие одежды валяются на полу. С гвоздя на стене свисает то платье, в котором была Возлюбленная, когда он впервые увидел ее. Пара коньков пристроилась в корзинке в углу. Он косится назад, на кровать; ему не отвести от нее глаз. Ему вдруг кажется, что здесь он перестает существовать. С огромным усилием, покрывшись испариной, он заставляет себя представить, что это он лежит на постели Сэти, и когда это ему удается, то сразу наступает облегчение. Поль Ди переходит в другую комнату. Спальня Денвер, в отличие от предыдущей, тщательно убрана. Но и здесь Сэти нет. Может, она вернулась на прежнюю работу? Может, ей стало лучше с тех пор, как он разговаривал с Денвер? Поль Ди снова спускается по лестнице, оставляя себя воображаемого там, где надо, на той узкой кровати. Присаживается у кухонного стола. Чего-то в доме номер 124 явно не хватает. Чего-то большего, чем те люди, что жили здесь. Чего-то большего, чем Возлюбленная или тот таинственный красный свет. Он не может с точностью сказать, чего именно, но в какой-то миг ему кажется, что стоит ему понять это, как оно тут же засветится и обнимет его потусторонним светом, одновременно любя и обвиняя.

Справа, где приоткрыта дверь в гостиную, вдруг слышится пение. Кто-то напевает песенку. Тихую и нежную, точно колыбельная. Он различает несколько слов. Что-то вроде: «Высокий Джонни, широкий Джонни. Гвоздики вымокли в росе, мой Джонни». Ага, думает он, вот она где! Там Сэти и оказывается. Лежит под стеганым одеялом из пестрых лоскутков. Ее волосы, словно темные тонкие корни добрых злаков, рассыпались и вьются по подушке. Ее глаза, безотрывно смотрящие в окно, настолько безжизненны, что он не уверен, узнает ли она его. Здесь, в этой комнате, слишком много света. Все выглядит словно уже проданное.

— «Наперстянка мне до плеч, — поет Сэти, — лютик вырос до колен, клевер хочет взять меня и тебя в душистый плен…» — Она теребит пальцами длинную прядь волос.

Поль Ди откашливается, чтобы как-то прервать ее пение.

— Сэти?

Она поворачивает голову.

— Поль Ди.

— Ах, Сэти!

— Я сделала чернила, Поль Ди. Он бы никогда не смог такого написать, если бы я не сделала ему чернила.

— Какие чернила? Кто?

— Ты сбрил бороду?

— Да. Что, плохо?

— Нет. Ты выглядишь очень хорошо.

— Черт меня попутал, вот я и сбрил. А что это ты, как я слышал, и с постели не встаешь?

Она улыбается и позволяет улыбке медленно растаять у нее на лице, потом снова отворачивается к окну.

— Мне нужно поговорить с тобой, — говорит он.

Она не отвечает.

— Я видел Денвер. Она тебе сказала?

— Да. Она приходит. Днем. Денвер. Она все еще со мной, моя Денвер.

— Встать тебе нужно с этой постели, девушка! — Он начинает нервничать. Это ему напоминает о чем-то знакомом.