Яна Матей - Марьяна. Проданная в рабство

— Будешь себя плохо вести, продам тебя другому, который будет не такой добрый, как я.

В приюте, когда продвижение вперед требует от них много усилий, девочки сдаются:

— Хочу жить, как раньше!

— Ты уверена? Твой сутенер избивал тебя по любому поводу! Тебе так не хватает его побоев?

— Это правда, он бил меня, но на самом деле у него было доброе сердце.

— Да что ты?

— Всякий раз, когда он наказывал меня и я плакала в своем углу, он давал мне конфетку, чтобы утешить. И говорил: «Зачем ты заставляешь меня наказывать тебя? Разве ты не видишь, что причиняешь мне этим боль?»

Находить что-то хорошее в своем палаче стало для них механизмом выживания. Поняв это, можно попытаться разрушить сложившийся стереотип мышления.

— Значит, ты считаешь, что он заботился о тебе, раз давал конфетку?

— Да.

— А тебе не кажется, что он просто пытался задобрить тебя, чтобы ты выполняла все его прихоти? Думаешь, он не боялся, что ты можешь заявить на него в полицию? Он очень хорошо знал, что ты вполне можешь отправить его в тюрьму, если начнешь бунтовать. Ты ведь это понимаешь, не правда ли?

— Да…

Работа четырех социальных воспитательниц приюта заключается в том, чтобы обсуждать все это с девочками. В течение дня я помогаю им, но после пяти вечера они остаются со своими воспитанницами одни до утра. При этом я единственный психолог в команде. У воспитательниц нет никакого специального образования. Первые собеседования с претендентами сразу после открытия приюта были довольно занятными. Когда я объясняла им ситуацию, они смотрели на меня испуганными глазами.

— Вы понимаете, о чем я говорю? Дети, подвергшиеся насилию, очень уязвимы, они чувствуют себя отвергнутыми обществом… Ну, вы ведь понимаете, что я имею в виду?

— …

— Понятно… У вас тоже нет психологического образования?

— Э… нет.

Кандидаты, которых я принимала, изучали право, теологию — что угодно, но только не психологию. Я приехала из Австралии, где все социальные воспитатели были подготовлены должным образом, и теперь я спустилась с небес на землю. Мало того, что здесь почти невозможно отыскать профильного специалиста, так даже когда таковой находился, то узнав, в чем состоит работа, он давал «полный назад».

— Вы хотите сказать, что девочки могут быть жестокими?

— Не волнуйтесь, вам они не причинят никакого вреда! На самом деле, они делают больно только себе. Вам лишь следует проявлять бдительность и следить, чтобы они не поранились. Вам также придется разнимать их, если они вдруг подерутся.

— Мне очень жаль, мадам, но, учитывая условия, я не согласна…

Для других проблемой являлась ночевка в приюте. Или же речь шла об их предубеждениях:

— Я поговорила с мужем. Ему не нравится, что я буду целые дни проводить с проститутками. А уж если я еще и ночевать с ними стану…

В конце концов я постепенно сама обучила своих воспитательниц. На сегодняшний день их четверо: Марьяна, няня по образованию, Ана, Сталуя и Ралука. Помимо своих общих обязанностей каждая несет особую ответственность за четырех девочек во время всего дежурства в приюте: отвозит их в больницу, если те заболели, находит им занятие и служит социальным референтом в большинстве их передвижений. Разумеется, приют является замкнутым пространством, где возникают и неприязни, и симпатии, в зависимости от личности тех, кто там находится. Каждая воспитательница уделяет особое внимание некоторым девочкам. Самым сложным это является для Ралуки: на мой взгляд, у нее слишком мягкий характер для этой работы. Девчонки пользуются этим, чтобы лишний раз обмануть ее, и иногда относятся к ней без должного уважения. Когда Ралука не выдерживает нервного напряжения и начинает рыдать в моем кабинете, я пытаюсь ее успокоить:

— Знаешь, я пойму, если ты захочешь уйти. Раз это слишком тяжело для тебя, просто скажи мне.

— Нет-нет, я хочу остаться. Я должна быть здесь.

У Ралуки такое доброе сердце… Она всегда находит им оправдание! Самое сложное для воспитательниц — установить правильную дистанцию. Их ошибкой будет, если они начнут воспринимать все слишком эмоционально: воспитательница не должна играть роль матери. Она здесь лишь для того, чтобы поддержать жертву и придать ей сил идти дальше. Мы не родители, а простые воспитатели, даже если бывает сложно определить грань. Когда девочки нуждаются в матери, речь идет не обязательно о той, что дала им жизнь, но о неком материнском образе, человеке, который заботился бы о них. Мы всегда побуждаем наших подопечных поддерживать контакт со своими родителями. Последние могут навещать их в приюте. Многие девочки надеются, что однажды смогут уйти вместе с ними домой… Напрасные надежды: даже если родители не против забрать с собой дочерей, мы сами запрещаем им это делать. Ведь однажды навредив своим детям, они сделают это снова. И дело здесь даже не в отсутствии любви, а в неспособности ее проявлять.

Десять дней назад мне позвонили из службы защиты детей по поводу размещения Камелии, маленькой шестнадцатилетней брюнетки с короткими вьющимися волосами. Я навестила ее в педиатрической больнице, где она находилась после попытки самоубийства. Я коротко рассказала ей о приюте — на настоящий разговор у меня в тот день не было времени. Я лишь знала, что несколько лет назад девушка подверглась групповому изнасилованию своими сутенерами. В результате этой первой беседы я заподозрила, что ее отец также совершал над ней насильственные действия. Тогда я еще не знала, что он действительно насиловал ее с семи лет, а родная мать продала Камелию за пять сигарет, когда той исполнилось тринадцать, и что год спустя девочка сбежала и вернулась домой уже беременной. Я также не знала, что ее милая мамочка отвезла дочку в больницу на аборт, после чего снова продала торговцу за бутылку водки. На тот момент я поняла лишь то, что Камелия считалась абсолютно потерянной. Мне рассказали, что ею уже занималась воспитательница в рамках государственной программы и что их отношения вышли из-под контроля: Камелия уцепилась за воспитательницу, как за спасательный круг, начала называть ее мамой и требовать ежедневных свиданий с ней. Когда та попыталась увеличить дистанцию между ними, девочка вскрыла себе вены. Поэтому ее решили направить в другой приют. Мне бы не хотелось, чтобы подобный инцидент повторился. К сожалению, Камелия, похоже, уже остановила свой выбор на другой социальной воспитательнице, Михайле, работающей в педиатрической больнице. Как и в предыдущем случае, Камелия зовет ее мамой, а та не смеет возражать. Я попыталась вразумить Михайлу, с которой хорошо знакома, но она отказалась меня слушать. Но, поскольку отныне Камелия находится под моей опекой, мне решать, что для нее лучше, а что хуже. Поэтому мне придется запретить Михайле видеться с девочкой. Это может показаться жестоким, но я глубоко убеждена, что Камелии вряд ли удастся восстановиться, если эта неразбериха продолжится.