Орхан Кемаль - Мстительная волшебница

— Значит, этот такой же, как и тот?!

— Ему самому лучше знать, бей.

— Позови его ко мне!

Муаммер вошел ни жив ни мертв. В него вселяли страх воспоминания о принизывающей насквозь ночной непогоде, о запавших глазах сына. Он подошел к столу главного врача. Руки и ноги дрожали, в глазах — испуг.

— Что делать с такими, как вы, кастелян? Как нам покончить с воровством? Почему вы не можете довольствоваться своей зарплатой?

Муаммеру показалось, что его ударили хлыстом, и только он пришел в себя, как услышал слова главного врача:

— Твой предшественник говорил точно так же, — едва встав из-за стола, главврач приказал вошедшей старшей сестре: Скажи управляющему, чтобы отстранил его от работы.

— Хорошо, эфенди, — ответила сестра.

— Ну, а ты ступай.

Насквозь пронизывающая ночная непогода, стоптанные ботинки, глубоко запавшие глаза сына, темные улицы…

Мгновение — и улицу огласили крики женщин:

— Что такое?.. Что случилось?

— Не спрашивай, сестрица, женщина одна…

— Из бедных. Разутая, раздетая…

— Ну?!

— Рожает, говорят.

— Где?!

— В Глухом переулке…

…Женщина наконец добрела до лачуги, что в начале Глухого переулка. Глаза навыкат, на лице — страдание. Упала на колени, обхватила руками живот, застонала.

Поодаль стояла четырехлетняя девочка, и огромные синие глаза ее смотрели на мать.

— Боже милостивый!.. — стонала женщина.

Девочка беспомощно огляделась вокруг. Высокие стены домов… Широкая улица… По улице бегут две кошки.

Женщина не выдержала боли, припала лицом к земле.

Девочка в ужасе закричала:

— Мамочка!!

Женщина не ответила. Девочка снова огляделась. Женщина приподнялась — схватки стихли, встала, вошла в лачугу и упала на тонкий тюфяк. Она знала, что схватки повторятся, станут еще сильнее.

Девочка стояла у двери.

— Мамочка!

Женщина горько улыбнулась.

— Жди там, дитя мое. Сейчас придет тетя.

Схватки возобновились, и женщина со стоном повалилась на тюфяк.

Девочка вдруг заметила тени, скользящие по комнате. Ей казалось, что летают мыши или черные жуки и их много, много… девочка испугалась и снова окликнула мать.

Женщина приподняла голову.

— Не уходи, тетя вот-вот придет.

— Хорошо, мамочка!

В лачуге стемнело, черных жуков стало еще больше… Женщина опять почувствовала боль.

…На улице появилась крупная, широкоплечая бабка-повитуха:

— Есть муж, нет мужа… эту болтовню приберегите для загробной жизни, а сейчас лучше несите что-нибудь.

— Жаль человека!

— Кто знает, от кого нажила… — начала было жена комиссионера.

— От кого бы ни нажила, дорогая. И она человек… — обрезала повитуха.

— А я ничего не говорю.

— Соринку в чужом глазу заметить легко, дорогая, а вот…

— …в своем некоторые и бревна не видят, — заключила жена шофера, которая давно была в ссоре с женой комиссионера.

— Эй ты, не вынуждай меня открывать рот, — предупредила жена комиссионера.

— Попробуй открой, интересно послушать.

— Не вынуждай, говорю…

— Если есть что сказать, милочка, говори. Моя совесть чиста.

— Известно…

Назревала ссора. Вмешалась повитуха:

— Кончайте ссориться, голубки… Если есть старое бельишко, несите, да побыстрее.

Когда жена шофера принесла несколько пеленок и старенькое, в цветочек платьице своей дочери, комиссионерша, не спускавшая с нее глаз, крикнула повитухе:

— Держи! — И из окна полетели четыре пеленки, две рубашонки, фуфайка и пять лир.

У жены шофера кровь застучала в висках.

— Подожди, — сердито сказала она, — я сейчас…

Жена шофера появилась минуту спустя. В руках она держала охапку белья, три платья младшей дочери, две пары штанишек, четыре рубашонки, две пары чулок и десять лир.

Комиссионерша, решив, что это, пожалуй, слишком, сделала вид, будто ей все безразлично.

…Девочка, увидав показавшуюся из-за угла повитуху, наклонилась к матери.

— Тетя идет, мамочка!

Повитуха отослала девочку играть, вошла в лачугу и закрыла дверь.

Женщины с нетерпением ждали вестей из Глухого переулка. Припоминали собственные роды, перешептывались, сетовали.

— Теперь уж никуда не денешься, — возобновила разговор жена шофера.

— А если понадобится кесарево? — вмешалась жена бакалейщика.

— Уж очень бедна. А вдруг и впрямь понадобится кесарево?

— Денег на операцию нет.

— Бедняжка на глазах умрет.

— О бедняках правительство должно позаботиться, сестрица. Разве справедливо, чтобы из-за безденежья человек умирал?

— Правильно… Невестке наших родственников кесарево делали… Но они очень богатые.

— Если уж о богатых… то и у нас тоже есть такие богатые родственники, что…

— А у нас…

— Наши что ни лето в Стамбул ездят, дачу снимают на Босфоре, горстями деньги бросают…

— У всех есть богатые родственники, ханым. Наши аж до самых Европ ездят.

Пока две женщины хвастались своими богатыми родственниками, другие жители квартала судачили о роженице.

— Эта женщина из головы у меня не выходит.

— У меня тоже.

— Бог даст, родит без затруднений.

— Хотя бы, по… правительству надо бы подумать о месте, где рожали бы такие.

— Есть же родильные дома!

— Да разве их хватает? Даже здесь знакомство нужно.

— Сказать тебе правду? Беднякам не следует баловаться. Нищая, мужа нет. Ну и не рожай. Правительство законом должно запретить.

— Ну и сказала!

— Бедняки и так всего лишены, что ж им и это теперь запретить? А законодатели тоже не дураки. Знают, что бедность — дань господня. А если в один прекрасный день они или их дети обеднеют, тогда как?

— Правильно, поэтому…

— К тому же чувство, сестрица. Что же богатые его имеют, а бедные нет? Господь бог даже собак не обошел.

— Наделить чувством невелика заслуга.

— Вот страданием не надо награждать, а уж коли наградил, так уж и лекарство к нему дай, — сказала маленькая нервная женщина — жена старьевщика, сказала и ушла, шлепая тапочками по разбитым плитам мостовой.

Через некоторое время на улице с победоносным видом показалась повитуха. Сердце улицы замерло от волнения. Люди, затаив дыхание, ждали.

— Ну что?

— Мальчик родился, точно ангелочек… — сообщила счастливая повитуха.

Улица ликовала. Жена шофера босиком выскочила из дома и кинулась обнимать комиссионершу.

У подъезда дома с броской табличкой, сообщающей о том, что здесь живет врач, окончивший медицинский факультет Гейдельбергского университета в Германии, стояла женщина в белом платке. На руках у нее сидел голубоглазый крепыш. Мальчонка сосал пухлые кулачки, иногда принимался плакать. Женщина просила милостыню.