Мелвин Кроун - Казнь королевы Анны

– Хоть весь доход! – проговорил небрежно и презрительно Перси.

Но Кромвель не расслышал этих слов; ему даже послышалось, что граф проговорил: «Я не дам ничего!»

– Не гневайтесь, милорд! – произнес он заметно изменившимся голосом. – Я к вам расположен более, чем вы думаете.

– Закончим поскорее! Мне нельзя тратить время на пустые разговоры! – заметил сухо Перси.

– Но я же вам сказал, что вы ее увидите!

– Да, вы это сказали, но вы не представили никаких гарантий того, что сделаете это!

– Гарантией будет мое честное слово, – ответил граф Эссекский.

– Согласен и на это! – сказал Нортумберленд. – Но имейте в виду, что если вы не сдержите своего обещания, то и я откажусь уплатить вам условленную добавочную сумму.

– Это ясно как день! – воскликнул граф Эссекский, запирая шкатулку. – Теперь дело улажено, и я хочу попросить вас объяснить мне одно чрезвычайно туманное для меня обстоятельство или, вернее сказать, чрезвычайно загадочное и странное явление в природе человека: разъясните мне, что это за чувство, под влиянием которого люди забывают о своих личных выгодах и жертвуют достоянием, честью и даже жизнью?

– А, вы хотите знать, что такое любовь! – сказал Нортумберленд. – В ней по ошибке объединены в единое целое два чувства, резко отличающиеся друг от друга; не назову вам первого, вы его не поймете – оно слишком возвышенно, но не назову вам вместе с тем и второго – оно слишком нечисто, а я враг всякой грязи.

Вокруг массивных стен неприступного Тауэра, на площадях и улицах, примыкавших к нему, горели во мраке громадные костры; они казались издали яркими метеорами, но вблизи их колеблющееся и высокое пламя освещало бесстрастные, загорелые лица караульных. Одни из них лежали, вспоминая, быть может, свои родные села, зеленые равнины и тенистые рощи, а другие прохаживались, наблюдая за грудами всевозможного оружия и бросая сухие сучковатые ветки в угасающий огонь. Эти медленно движущиеся, высокие фигуры, освещенные дымным, развевающимся пламенем, были, скорее, похожи на полуночных призраков, чем на живых людей.

В группе старых служак, сидевших около самого громадного костра, шел живой разговор о событиях, волновавших сейчас Англию; каждый из собеседников высказывал свои мысли без всякого стеснения.

– Ба, мы еще не кончили! Нам придется еще дежурить долго! – говорили бывалые, поседевшие воины.

– Что же нам еще делать? – спрашивали несведущие.

– Клянусь святым Иаковом и пресвятым Георгием, – отвечал рослый воин, – народ кипит, словно вода в котле; его набралось сегодня у Уайт-холла, пожалуй, больше, чем рыбы в половодье; орут во всю пасть: «Да здравствует принцесса Мария!» Даже старые бабы выползли из щелей, в домах не осталось ни единого чепчика и ни единой юбки! А ты стой и дежурь для их удовольствия… только из-за того, что им всем захотелось поболтаться без дела.

– Что же с этим поделаешь? – сказал старый ворчун. – Ведь женщины, известно, самый пустой народ.

– А как они бежали! Как каждая старалась прийти первой! Можно было подумать, что они улепетывают от неприятеля.

– Что же сказал им король?

– Что же им говорить? Он подошел к окну и сказал очень ласково: «Благодарю, друзья мои, за такую преданность мне и моей дочери!»

– Он назвал ее дочерью?

– Да, конечно, дочерью, ведь она родилась от законного брака!

– Ну и что потом?

– А затем он сказал, что принцесса приедет через день или два, что им лучше всего разойтись по домам… Экий дьявольский ветер! Так и пронизывает насквозь! Дай Бог, чтобы принцесса приехала поскорее и чтобы нам велели вернуться в казармы.

– Да, что и говорить! Нас ждут большие перемены, так как эта сидит за крепкими затворами, – сказал седой усач, закуривая трубку.

– Да, – заметил сидевший около него солдат, – и ей небось там несладко! Поглядите-ка, братцы, на эти перекладины между большими башнями. На них ведь так легко повесить человека! Да и мистер Кингстон не из тех, кто сочувствует слезам и причитаниям женщины. Ему скажут: «Повесь!», и он свернет ей шею, как цыпленку.

– Ну а ты думаешь, что она виновата?

– А Господь ее знает!

– Нет, – вмешался один из сидевших поодаль, – все говорят, что она очень злая: из-за нее погибло много добрых людей; да вот, помнишь ли, Джек, сегодня ровно год, как нас вывели так же, как теперь, из казарм и расставили цепью около эшафота, на котором казнили лорда Томаса Мора. Мне не забыть лица этого человека до гробовой доски… Моя бедная Мэдж заболела от горя и жалости к нему, а у меня душа разрывалась на части, у меня слезы появились на глазах, когда дочь его, Маргарита, прорвалась, точно львица, сквозь сплошную толпу и обвилась руками вокруг шеи отца. Боже мой! Я никогда не видел такой муки, с какой лорд Мор смотрел на дочь!.. И что это была за чудесная красавица! Черные волосы до колен, лицо белее алебастра. С ней был ее жених, но она совершенно забыла о нем. Не прошло и двух минут, как все было кончено. На площади стояла такая тишина, что я даже слышал, как голова тихонько скатилась на помост… Нас отправили в тот же вечер в караул во дворец: комнаты королевы были освещены, и в них играла музыка, так что мне стало тяжело на душе. Я тогда подумал: «Бог накажет ее!» Так и вышло!

– Да, над этими звездами и над этой луной есть праведный Судья! – проговорил задумчиво один из собеседников. – Вот я простой солдат, но лучше продрогнуть здесь на ветру, чем сидеть в этой башне.

– Вот бы узнать, как им спится в этих черных стенах? – сказал седой усач. – Они видят, наверное, нехорошие сны.

– Поглядите-ка, братцы, – перебил молодой и красивый солдат, – никак там наверху промелькнул огонек?

– Нет, какой огонек? Тебе померещилось.

– Померещилось?! Я видел, как он блеснул и скрылся.

Часовой говорил правду. Свет, замеченный им на верхнем этаже Тауэра, был светом фонаря, освещавшего путь графу Нортумберленду, который шел к камере молодой королевы.

Перси шел за своим безмолвным провожатым: он то взбирался вверх, то спускался вниз по крутым темным лестницам; прошел несколько длинных и мрачных коридоров, соединенных тесными потайными проходами, сворачивал не раз налево и направо, но лабиринт тянулся все дальше и дальше.

Граф видел много низких дверей с тяжелыми железными засовами, углубления, покрытые зеленоватой плесенью, груды разного лома и полуразвалившиеся дубовые скамейки; большие, безобразные, черные пауки сновали по стенам. Сколько мук и слез видели эти мрачные массивные стены! Сколько людей погибло в полном расцвете сил в этой страшной могиле! Сердце Нортумберленда разрывалось на части.

«Боже мой! – думал он, следуя машинально за своим провожатым. – Упасть с высоты трона в подземелье – какое поразительное и страшное падение! Тяжело согрешила она перед Тобой, но помилуй ее, милосердный Отец, в Своей неистощимой и беспредельной благодати!»