Мелвин Кроун - Казнь королевы Анны

Скрежет отодвинутого железного засова вывел лорда Перси из раздумья.

– Пожалуйте сюда! – сказал ему отрывисто угрюмый проводник. – Вы можете пробыть у нее ровно час; тотчас после полуночи сюда прибудут судьи, и начнется допрос.

Перси с содроганием переступил порог и вошел в большой зал, мрачный, как и все прочие помещения Тауэра.

– Но ведь нужно сходить и узнать, желает ли она меня видеть, – сказал он нерешительно.

– Что? Хочет ли она? – хмыкнул проводник, не знавший ни фамилии, ни высокого звания ночного посетителя. – Да разве у нее станут спрашивать? Вы, как видно, не знаете тюремных порядков! У жильцов наших нет слуг; начальство приказало мне провести вас сюда, и я это исполнил. Чего же еще надобно?

– Хорошо, – сказал Перси, – вы можете уйти! Впрочем, нет… подождите… скажите мне, пожалуйста, как узница переносит свое заточение?

– Не знаю, – отвечал спокойно проводник.

– Как, вы даже не знаете, печальна ли она или в полнейшем отчаянии?

– Ну, понятно, печальна: они все невеселый народ. Насколько я припоминаю, сторож говорил, что у нее бывает бред; но это пройдет; любой из них вначале мечется, словно бешеный, покуда не привыкнет; на первых-то порах они смотрят на нас хуже чем на собак и даже отворачиваются, чтобы не видеть нас; спустя же некоторое время начинают заговаривать с нами, потом дело доходит даже до лести. Однако прощайте; помните, что вам можно пробыть здесь только час.

Проводник удалился, и шум его шагов скоро затих во мраке тюремных коридоров.

Сердце Нортумберленда билось со страшной силой; он прошел в конец зала, тихо открыл дверь, обитую железом, и увидел большую, чрезвычайно ярко освещенную комнату; вся ее меблировка состояла из высокой старомодной кровати, нескольких больших кресел и раздвижного стола; стены были обиты золотисто-коричневой рубчатой материей.

Королева сидела на низком табурете, облокотясь о стол обеими руками; ее чудесные волосы были прикрыты белой кружевной косынкой, концы которой падали на бархатное платье ярко-синего цвета, спускавшееся пышными и широкими складками от стройного и воздушного стана к ногам державной узницы.

Перси боязливо переступил порог, но ему не хватило ни физических сил, ни мужества, чтобы пройти далее; он отдал бы полжизни, лишь бы кто-то сказал молодой королеве, что он стоит позади нее; ужасное волнение сковало его, он стоял разбитый, уничтоженный.

– Анна Болейн! – слетело помимо воли с его дрожащих губ.

– Кто здесь? – спросила узница, обернувшись к дверям.

Прекрасное лицо ее было орошено обильными слезами, но это уже были не те легкие слезы, которые струились из ее ясных глаз под влиянием минутного огорчения или просто каприза и сменялись веселой, беззаботной улыбкой, но горькие, тяжелые слезы полного отчаяния.

Нортумберленд невольно сравнил эту бледную и измученную женщину с ослепительно прекрасной королевой, которую он видел незадолго до этого в золоченой ложе на Гринвичском турнире.

– Извините меня! – произнес он глухим, срывающимся голосом.

– Лорд Перси?! – прошептала с испугом королева. – Лорд Перси, мой судья и даже, может быть, мой первый обвинитель?! – добавила она, невольно бросив взгляд на лежащий перед ней длинный список лордов, назначенных ей в судьи.

– И вы, как и другие, подозреваете меня в несвойственных мне побуждениях и чувствах! – сказал Нортумберленд с горькой иронией.

Подозрение королевы вывело его как-то сразу из оцепенения; спокойная уверенность, бывшая отличительной чертой его характера, вернулась к нему мгновенно от этого оскорбления.

– Анна! – произнес он печально и торжественно. – Вы знаете более, чем кто-либо, что граф Нортумберленд не способен на низость!

Королева вздрогнула; ей уже не нужны были дальнейшие уверения: она все поняла.

Первым ее побуждением было броситься к графу, но новая, мучительная мысль пронзила ее мозг, и она отступила на несколько шагов.

– Я недостойна вас, мой благородный Перси! – воскликнула она. – Ваше имя стоит в этом ужасном списке, но я верю и чувствую, что вы будете меня отстаивать один против целого света. Оставьте же меня, Перси! Я изменила клятвам, данным мной добровольно в давно прошедшие дни, я отравила вашу молодость… разбила вашу жизнь!.. Нет, уйдите… уйдите!.. Между вами и мной лежит огромная пропасть!

– Благодарю Тебя, Творец земли и неба! – перебил ее с пламенным воодушевлением граф. – Ее сердце открыто для спасительных чувств смирения и раскаяния! Отвори же ей двери Твоего милосердия и отведи грозу, которая разразилась над ее головой.

– Нет, Перси, не взывайте к милосердию Божьему! – сказала королева. – Моя жизнь была цепью тяжелых прегрешений… Я невиновна в том, в чем меня обвиняют, но пролитая кровь вопиет о возмездии. Когда меня вели по коридорам Тауэра, мне пришлось проходить мимо камеры Мора и камеры Рочестера… О, Перси, я не в состоянии выразить, что мне нашептывает день и ночь моя совесть!

Королева замолчала – и вдруг преобразилась: она скрестила руки; лицо ее покрылось пылающим румянцем, а восхитительные голубые глаза сверкнули почти дико из-под длинных ресниц; все это предвещало наступление бреда, и испуганный Перси подошел к ней стремительно и прижал к сердцу, как будто для того, чтобы защитить от наступающих на нее мучительных видений.

– Анна! Бедная Анна! – повторял он, гладя с беспредельной нежностью ее русые кудри.

Но она высвободилась из его дружеских объятий и, отойдя к окну, запела чисто и мелодично одну из тех протяжных и заунывных песен, которые часто пела в Кенте, под тенью лип, у старого замка своих доблестных предков.

Эта песня оживила воспоминания Перси о его благодатном, безвозвратном прошлом, и он перенесся мысленно из-под мрачных сводов неприступного Тауэра на зеленые поля и в длинные аллеи, где он бродил в летние вечера вместе со своей прелестной, ненаглядной невестой.

– Анна! – воскликнул он. – Помнишь ли ты еще дерновую скамью, где мы часто сидели после заката солнца?

Пение прекратилось, и глаза королевы устремились на Перси.

– Кто со мной говорит? – произнесла она с испугом и волнением. – Это, кажется, ты… ведь я не ошибаюсь: это ты, Генри Перси?.. Но где отец и брат? Куда они ушли?.. Я забыла… скажи… где мы теперь находимся?

Она остановилась и приложила руку к пылающему лбу.

– К чему вспоминать о том, что миновало? – прошептала она. – Я уже не Анна Болейн… я королева Англии.

Она дважды прошла из конца в конец комнаты, и огненный румянец, покрывавший лицо ее, уступил место ровной, матовой бледности; ее движения сделались более медленными и правильными, и безумный взгляд прекрасных глаз сменился выражением безропотной, спокойной, но безысходной грусти.