Э Кэнтон - Аврелия

Олинф был тяжело ранен в этой стычке и не мог продолжать поход с Домицианом. Ему было разрешено вернуться в Рим, куда он и прибыл всего лишь несколько дней перед тем, как заметил Цецилию возле постели своей матери. К этой прекрасной молодой девушке, отнесшейся с таким состраданием к его матери, он чувствовал самую нежную привязанность. Эта привязанность мало-помалу овладела им всецело, особенно когда он увидел, с каким усердием и успехом девушка воспринимает новую веру. Сделавшись христианкой, Цецилия могла стать подругой Олинфа, который благодарил Бога за все сокровища ее души. Он питал самые радостные надежды на будущее, так как догадывался, что нежное чувство, наполнявшее его сердце, разделяет и молодая девушка.

Олинф открыл свои намерения Петронилле, прося ее содействия.

Петронилла с помощью Флавии Домициллы заботилась о нем, чтобы устранить все возможные затруднения к этому браку. Флавия Домицилла обещала приготовить приданое Цецилии; она хотела, чтобы это дорогое ее сердцу дитя принесло Олинфу приятное довольство и семейные радости. Хотя Цецилий и питал некоторое отвращение к евреям, но его могло бы вознаградить обеспечение ее участи, и было очевидно, что больших препятствий с его стороны не предвидится.

И вот во время этих приготовлений, неизвестных Цецилии, она пришла объявить Петронилле и Флавии Домицилле о своей любви к Олинфу. Обе святые женщины приняли молодую девушку с чувством материнской нежности.

Наконец, наступил час совершения брака.

В первые века нарождавшейся церкви обручение предшествовало всегда бракосочетанию. Оно происходило весьма просто. Это было обещание, которым будущие супруги обменивались в присутствии почитаемых лиц с разрешения епископа, который был оповещаем.

Петронилла поставила перед собой обоих молодых людей и получила их клятву принадлежать один другому. Она взяла руку Цецилии и положила в руку Олинфа, сказав им: «Вы обручены; любите друг друга во Христе Иисусе, ожидая с терпением минуту, когда Ему будет угодно благословить ваш союз».

Согласно обычаю, Олинф надел на палец Цецилии кольцо, залог обета, с вырезанным символическим знаком: это был голубь, символ чистоты той, которая должна была сделаться его подругой.

Несколько дней должны были пройти еще для того, чтобы Флавия Домицилла нашла возможность испросить необходимое согласие Цецилия. Впрочем, необходимо было время еще для того, чтобы Цецилия подготовилась принять крещение, так как епископ, который должен был совершить таинство бракосочетания, не мог его совершить, пока она не принадлежала к числу чад Божьих.

Велика была радость бедных евреев, когда весть об этом браке дошла до них, потому что Цецилия была любима всеми как родная.

Но в то же самое время как чистые и отрадные надежды готовы были осуществиться, осчастливив Олинфа и Цецилию, Гургес донес, что молодая девушка стала еврейкой и что она предпочла его еврею! Цецилий понял, что его дочь приняла христианство.

Марк Регул, спрятавшись в цирюльне Евтрапела, подслушал там его разговор с Гургесом. И таким образом Цецилия, вместо того чтобы выйти замуж за Олинфа, была продана на рынке рабов…

Суждено ли было Олинфу лишиться своей невесты на земле навсегда, с тем, чтобы встретиться с ней только в вечности, или милосердный Господь возвратит еще ее ему, раз их обручили Петронилла, дочь апостола Петра, и Флавия Домицилла, ангел добродетели и любви?

Утром на следующий день после ночного разговора Евтрапела сначала с Гургесом, а потом Марком Регулом тотчас же по открытии цирюльни ее владельцем там появилось новое лило.

Это был Парменон, торговец рабами. Только на этот раз Парменон не был одет в яркую разноцветную тогу, которую он носил в часы занятий своим обычным делом. На нем была туника темного цвета, терявшаяся в складках широкого плаща.

— Я приехал сюда, — сказал Парменон, обращаясь к брадобрею, — по поручению господина Марка Регула по делу, о котором ты осведомлен.

— А, прекрасно, — ответил Евтрапел. — Я вижу, что господин Марк Регул не теряет даром времени… Будь гостем дорогим.

— Вот, — сказал Парменон, — десять тысяч сестерций, которые назначены к уплате Гургесу, а вот запись, которая доказывает, что эта сумма была мне передана.

Сказав это, Парменон развернул сложенные вместе листы длинного свитка папируса.

— Вот видишь, — сказал он, — на одной стороне здесь записан приход, а на другой — расход. Если я уплатил, значит, должен теперь получить. Надо только, чтобы в течение дня могильщик сделал свою подпись под столбцами.

— Гургес не может прийти ранее ночи, — произнес Евтрапел.

— В таком случае я на время оставлю эту запись у тебя, а ты позаботься, чтобы все было как следует.

И Парменон вышел, раскланявшись с Евтрапелом довольно сухо.

— Этот субъект мне вовсе не нравится, — пробормотал цирюльник. — Это разбойник в полном смысле слова! Во всяком случае, Марк Регул знает, для чего он ему нужен. А мне до этого нет никакого дела.

С наступлением ночи Парменон вновь явился. Евтрапел передал ему в полном порядке сейчас лишь подписанную Гургесом запись. Могильщик сделал это с большой охотой, так как он при этом получал обратно свои десять тысяч сестерций. Правда, он все-таки не мог понять, по каким побуждениям выкупались обязательства такого несостоятельного должника, каким был Цецилий.

На другой день в приемной Публия Овидия Намузы, одного из семнадцати преторов, отправлявших правосудие в Риме, можно было видеть Парменона, одетого в темную тунику и со свитком в руке.

На предложение глашатая представить дело для обсуждения Парменон развернул перед глазами претора свиток и показал ему, что долговое обязательство Цецилия перешло к нему вполне законно.

Овидий Намуза выдал Парменону исполнительный лист на Цецилия, после чего тот удалился, видимо вполне удовлетворенный.

В тот же день в дом к Цецилию явился так называемый executor litium, или viator, то есть, по-нашему, судебный пристав.

— К тебе предъявлен иск от имени Парменона. Следуй за мной в судилище.

С этими словами он передал удивленному Цецилию исполнительный лист.

— Но ведь я совсем не знаю Парменона и ничего ему не должен, — сказал Цецилий, рассматривая лист.

— Это решит претор Публий Овидий Намуза, — ответил виатор. — Если ты откажешься следовать за мной, я обращусь к содействию свидетеля, — прибавил он, указывая на человека, пришедшего вместе с ним, — и арестую тебя на основании закона Двенадцати Таблиц. Впрочем, до завтра у тебя есть время подумать о своем положении, так как сегодня суд уже закрыт.

Поразмыслив, Цецилий нашел, что он не мог не явиться в суд. Там он встретил Парменона, принесшего с собой и свою запись. Претор заставил Парменона поклясться именем закона, что в своих действиях он не руководится чувством недоброжелательства или мщения и что он не взыскивает больше того, что ему причитается. Парменон поспешил дать клятву. Овидий Намуза предложил тогда Парменону сообщить о своем ходатайстве и показал Цецилию свою запись. Все формальности были выполнены. Тогда претор спросил Цецилия, признает ли он этот долг и не имеет ли он сказать что-нибудь против. Цецилий признал, что он должен Гургесу десять тысяч сестерций, но почему это долговое обязательство было уступлено Гургесом Парменону, — этого он не мог понять. Вернее всего, как ему казалось, для того, чтобы отомстить ему за отказ выдать за него дочь.