Э Кэнтон - Аврелия

— Я человек благородный и не нуждаюсь ни в каких барышах! — ответил Парменон.

— В таком случае почему же ты не возвращаешь молодую девушку ее отцу, который послал нас вытребовать ее?

— Я не возвращу ее потому, что ее отец продал ее мне; и так как в настоящее время я являюсь ее безусловным господином, то я могу оставить ее себе по собственному усмотрению, не отдавая никому отчета… Разве это не ясно, центурион?… Вот вам акт, по которому она мне уступлена; взгляните и убедитесь, что все требуемые законом формальности соблюдены в точности.

Олинф и Гургес увидели, что этот акт представляет для них непреодолимое препятствие. По страшной бледности, покрывшей лица молодых людей, и по дрожи во всех их членах можно было заключить, какие скорбные мысли волновали их души.

— Я готов удвоить сумму! — сказал Гургес.

— Нет, мой милый могильщик, это ни к чему не приведет.

— Я ее утрою! — воскликнул Олинф.

— Нет, центурион.

— Сто тысяч сестерций!

— Нет и нет, сто тысяч раз нет! — бесстрастно повторял Парменон.

Не оставалось ничего другого сделать, как броситься к ногам этого человека… Но Олинф понял, что ничто не в состоянии сломить его непоколебимую решимость, и счел бесполезным перед ним еще унижаться. Он отошел, сопровождаемый Гургесом, который, погрозив кулаком в сторону Парменона, поклялся освободить Цецилию.

Когда Олинф, возвратившись к матери и к своим братьям-христианам, принес им ужасную весть о том, что Цецилия продана в рабство своим отцом, все верующие единодушно выразили сострадание к бедной девушке и в то же время вознесли благодарственные мольбы к Господу за то, что Он дал ей силы перенести такое испытание.

Получилась в высшей степени трогательная картина. Все бедняки приносили и складывали к ногам Олинфа свои скудные пожитки, умоляя его принять это для выкупа их дорогой сестры из рук того, кто, будучи господином над ее телом, мог в один прекрасный день сделаться и господином ее души. Бедные матери приносили в сопровождении своих детей убогую мебель из своих жилищ и одежду, чтобы увеличить сумму для выкупа. Мужчины предлагали Олинфу свои услуги, предлагали пойти вместе с ним, разрушить таверну Парменона и освободить Цецилию из неволи.

— Благодарю вас, мои дорогие! — говорил Олинф, обращаясь к тем, кто приносил ему деньги для выкупа. — Я рассчитывал на вашу помощь, когда предлагал Парменону за Цецилию сто тысяч сестерций.

— И что же? — спросили его тысячи голосов.

— Он отказал, — произнес Олинф с отчаянием. — Но я рассчитываю теперь на вас, мои друзья, — обратился он к мужчинам, — я надеюсь, что при вашей помощи мы исторгнем из рук этого негодяя его жертву и возвратим Цецилию ее отцу и Богу.

— Идем! Идем! — таков был единодушный крик голосов, раздававшихся вокруг Олинфа.

— Да, идем! — повторял он. — Наше дело святое, и Бог нам поможет!

— Вы хотите поступить безрассудно, и Бог вам не поможет, — произнес чей-то голос во всеуслышание.

Все стихло. Это был голос епископа, тоже пришедшего узнать печальную новость о несчастье Цецилии.

— Дети мои! — сказал уважаемый пастырь. — С коих это пор насилие сделалось дозволенным для учеников Христа? Центурион! Это оружие тебе император доверил для нарушения законов или для их охраны?

Водворилась глубокая тишина. Все эти люди, находившиеся в таком возбужденном состоянии, мгновенно утихли и с благоговением стали прислушиваться к словам почитаемого пастыря.

— Мой отец, — начал Олинф, — разве не постыден тот закон, который дозволяет похищать дочь у ее отца? Разве мы можем спокойно наблюдать, как погибает в неволе наша сестра? Разве Христос признает власть господ над рабами?

— Сын мой, — ответил епископ, — Христос заповедал нам чувства смирения и кротости, которые с течением времени сами собой приведут к падению рабства. Но наш Божественный Учитель никогда не учил рабов восставать против своих господ и никогда не внушал гражданам силой ниспровергать существующий порядок.

Олинф должен был смириться, хотя его сердце билось с такой силой, как будто оно готово было вырваться из груди.

— О мой отец! — сказал он. — Неужели Цецилия должна погибнуть навсегда?

— Нет, Олинф, — возразила бывшая здесь же Петронилла, — я надеюсь, что всемогущий Господь возвратит нам эту девушку! Пойдем к Флавии Домицилле. У нее есть достаточно авторитета, чтобы сломить упорство этого человека, и достаточно богатства, чтобы насытить его жадность.

— Идите, мои дети, — сказал епископ, — а я вознесу мольбы к Господу.

Флавия Домицилла предложила колоссальную сумму Парменону за его отказ от своих прав на молодую девушку, но он оставался непреклонен. Консул Флавий Климент в свою очередь то старался убедить Парменона, то грозил ему своим преследованием; но тот спокойно ссылался на закон и говорил, что он желает оставить за собой свое право.

Нетрудно догадаться, что за спиной Парменона стоял Марк Регул, который и поддерживал его неуступчивость.

— Вот видишь, — говорил он, — как теперь все эти иудеи к нам льнут. О, через эту девушку я узнаю все их секреты, получу все их миллионы сестерций! Смотри только, Парменон, не испорти дела.

Но неужели продажа девушки ее отцом могла иметь силу по римским законам? Неужели эти законы были настолько варварски жестоки, чтобы допустить такое грубое нарушение первейшего закона природы?

Известнейший адвокат и ученый Плиний Младший и великий юрисконсульт Пегас были приглашены для решения этих трудных вопросов. Оба они были возмущены до глубины души; оба ответили, что давно уже Рим не видел такого постыдного акта, и дали обещание постараться признать недействительной эту чудовищную продажу. Было решено, что Цецилий потребует судом возвращения своей дочери.

Еще с раннего утра площадь перед зданием, в котором должно было происходить заседание суда, была переполнена народом. Всем хотелось быть очевидцами отчаянной борьбы между отцом, с одной стороны, и похитителем его дочери — с другой.

Вот появляется Цецилий в одежде просителя и с покрытой пеплом головой. Вся его наружность свидетельствует о тех неописуемых страданиях, которые он переживает в эту ужасную минуту. Рядом с ним его защитник, знаменитый Плиний Младший. Он пришел помочь несчастному отцу в его тяжелом испытании.

Невдалеке стоит Олинф, окруженный некоторыми из своих братьев и даже некоторыми благочестивыми женщинами, пришедшими поддержать его силы и в то же время утешить Цецилию хотя бы взглядом или слезой сочувствия.

Гургес, который дал обещание всего себя посвятить спасению Цецилии, также не преминул сюда явиться.

Что касается Парменона и его жертвы, то они еще не появились на форуме. Однако присутствие в толпе Марка Регула говорило, что и торговец рабами был уже недалеко.