Э Кэнтон - Аврелия

Это обстоятельство чрезвычайно напугало Марка Регула. В случае смерти Цецилии он мог быть привлечен к ответственности, так как закон запрещал жестокое обращение с рабами, особенно с теми, которые родились в свободном состоянии.

Однако молодость и здоровый организм взяли свое: Цецилия выздоровела. В своем тяжелом положении она находила поддержку лишь в вере во всемогущего и во всевидящего Бога и в надежде увидеться когда-нибудь с Олинфом.

В таком именно состоянии она находилась, когда суд, рассмотрев по апелляции Цецилия дело о ее продаже, окончательно признал права Парменона на владение ею.

Так как, однако, упорное молчание Цецилии делало совершенно бесполезным дальнейшее обладание ею, то Марк Регул решил продать ее. А чтобы в то же время сохранить навсегда за собой право решающего голоса в ее судьбе и чтобы лишить возможности ее друзей выкупить ее какой бы то ни было ценой из неволи, он поставил при продаже условие, что она не может быть отпущена на свободу, а должна вечно оставаться в рабстве. Римские законы допускали такое условие.

Расчет Регула был тот, что Цецилия, не видя впереди никакого выхода из своего положения, должна будет в конце концов раскрыть свои тайны. Раз первым продавцом было поставлено условие, что она должна оставаться вечной рабыней, то к кому бы она впоследствии ни поступала в собственность, никто не вправе был нарушить это условие. Иначе первый владелец всегда был вправе вытребовать ее к себе обратно, даже из рук ее родного отца.

Вот при каких обстоятельствах Цецилия очутилась на невольничьем рынке в тот момент, когда божественная Аврелия, проезжая мимо, остановила на ней свое внимание и затем приобрела ее себе.

По возвращении с прогулки Аврелия в сопровождении Вибия Криспа направилась в покои великой весталки.

Она застала Корнелию в обществе Метелла Целера, разговаривавших между собой вполголоса.

— Корнелия, — сказала молодая девушка, входя в комнату, — я сейчас купила очень милую рабыню, которая заменит нам Дориду. Только, пожалуйста, не поступайте с ней так же, как вы поступили с Доридой, — добавила она шутя.

— Милая Аврелия, ты себе представить не можешь, сколько зла причинила нам эта Дорида. Сейчас Метелл мне рассказал, что она донесла на нас обоих.

— Неужели? — воскликнул Вибий.

— Да, — подтвердил Метелл, — я узнал об этом от одного из жрецов.

— Через кого же это сделано? — спросил Вибий.

— Все дает повод полагать, что это дело рук негодяя Регула, оповещенного Доридой.

— Весьма возможно, — заметил Вибий. И затем, обращаясь к Аврелии, он добавил: — Дорогая воспитанница! Ни одного дня нельзя держать у себя купленной невольницы. Нужно сейчас же ее перепродать.

— Почему так, дорогой опекун? — удивилась Аврелия.

— Потому что эта девушка принадлежала Регулу. Он ее продал; он приложил старание к тому, чтобы ввести ее в наш дом.

— В таком случае отчего же ты раньше не предупредил меня, дорогой опекун? — сказала Аврелия, которой причины подобных опасений были совершенно неизвестны.

— Это правда, августейшая воспитанница, но и сам я пришел к этой мысли лишь после того, как принял в соображение некоторые обстоятельства… Выслушай меня. По поводу этой молодой девушки был недавно громкий процесс. Я слышал от Плиния Младшего, который выступал в суде в защиту этой девушки против Регула, что она была присуждена некоему Парменону.

Тут Вибий Крисп на минуту остановился, заметив, как при имени Парменона Метелл вздрогнул от удивления. Однако молодой человек ограничился тем, что стал слушать с удвоенным вниманием.

— Я заметил, что в момент покупки у Парменона Цецилии к ней приблизился Регул и сказал ей на ухо несколько слов, которых я не мог расслышать… Разве это недостаточно теперь ясно? Как вы полагаете?

— О да! Без сомнения, эта девушка приставлена Регулом шпионить за нами! — заметила великая весталка.

— А правда ли, — обратился к Вибию Метелл, — что имя торговца Парменон?

— Конечно, да, — ответил Вибий с некоторым изумлением. — А разве он тебе известен?

— Гм… очень может быть… — сказал Метелл, что-то соображая. — Этот Парменон теперь меня чрезвычайно занимает.

— Но зачем же нам бояться Регула? — спрашивала с недоумением Аврелия. — Почему его должно интересовать то, что здесь происходит?

— Дорогая воспитанница! — сказал Вибий. — В интересах твоей подруги, великой весталки, позволь нам не отвечать на этот вопрос. Но купленную рабыню ни в каком случае нельзя оставлять в этом доме!

Метелл Целер с видимым волнением ходил по комнате из угла в угол.

— Разве не странно, — сказал он, обращаясь к Вибию, — что я не могу сделать ни одного шага без того, чтобы не встретить на своем пути Регула? Он, как меч, висит у меня над головой. Один раз я уже чуть не погиб из-за него. Итак, позволь мне рассказать тебе некоторые странные и ужасные вещи. Может быть, мой рассказ поможет тебе угадать причины преследований Регула.

— Я готов слушать, — ответил Вибий, любопытство которого было сильно возбуждено этим предисловием.

— Что касается меня, — прервала Аврелия, — то я удалюсь. Я хочу сама допросить свою новую рабыню, чтобы убедиться, есть ли основание ей не доверять. Великие боги! Этот Регул начинает отравлять мою жизнь… Я буду вынуждена пожаловаться на него своему дяде Домициану, — наивно добавила она.

Метелл Целер и весталка не стали ее удерживать, тем более что в присутствии ее, племянницы императора, было бы неудобно упоминать о некоторых обстоятельствах, касающихся Домициана.

— Вы знаете, — начал Целер, — что мой отец Луций Метелл имел счастье быть лучшим другом императора Веспасиана. Семья моего отца находилась в самых дружеских отношениях с семьей Флавиев.

В Фалакрине, недалеко от Реата, у Флавиев был небольшой домик. Здесь родился Веспасиан, здесь он вырос, окруженный заботами своей бабушки Тергуллы, здесь наконец он и умер, имея шестьдесят девять лет от роду. Здесь же умер и блаженной памяти император Тит, которого во цвете лет похитила у римского народа и свела в могилу какая-то таинственная скоропостижная болезнь спустя всего лишь два года после вступления его на престол.

Император Веспасиан страстно любил этот скромный домик, где он впервые увидел свет. Он часто посещал этот уголок и не позволял делать никаких перемен в тех местах, с которыми у него были связаны воспоминания детства. Равным образом и божественный Тит относился с таким же глубоким почтением к этой скромной колыбели их славного рода.

Я ясно помню, как великий Веспасиан в то время, когда мне было всего лишь шесть или семь лет от роду, неоднократно брал меня за руку и, останавливаясь перед одним величественным деревом, за которым он ухаживал с особенным старанием, говорил с улыбкой: