Э Кэнтон - Аврелия

«Метелл, когда у тебя будет такое же дерево, ты тоже будешь императором. В год моего рождения на моем дереве выросла такая громадная ветка, которая покрыла собой все дерево. Мой бедный отец Петроний, увидев эту ветку, громко закричал, что необыкновенный ее рост, без сомнения, предсказывает его сыну императорский трон. Ты видишь, Метелл, что предсказание дерева сбылось».

Господа, — продолжал Метелл после некоторого молчания, — я не буду касаться мелких подробностей и перейду сразу к более существенным фактам.

По смерти Веспасиана и Тита мой отец из уважения к их памяти купил этот крошечный домик. Император Домициан не хотел оставлять в своем владении дом, который слишком ясно напоминал бы о его низком происхождении.

Вам небезызвестна, господа, молва, что Домициан отравил своего брата.

— Нужно быть осторожнее в выражениях, — сказал серьезно Вибий, — в нынешнее время такого рода разговоры могут повлечь за собой очень печальные последствия.

— Это правда, — заметил Метелл, — но я один раз уже был обвинен за распространение подобных слухов, хотя и не был в этом повинен.

Затем, — продолжал он, — для завершения образования отец отправил меня в Рим, где я должен был слушать ораторов и философов. Там же он остался на своей вилле, держась вдали от двора Домициана.

Незадолго до моего отъезда отец купил для полевых работ несколько рабов. В числе их был один по имени Федрия, которого я мог бы теперь узнать из тысячи. Необыкновенное атлетическое сложение и физическая сила делали его особенно пригодным для тяжелых работ. С первого же раза этот Федрия показался мне крайне подозрительным, о чем я не замедлил доложить отцу. Однако отец нашел мои подозрения ни на чем не основанными и отклонил мое предложение тотчас же передать его в другие руки.

Будучи уже в Риме, я стал получать от отца очень тревожные письма, в которых он жаловался на возбужденное настроение своих рабов. Он писал, что чувствует себя в постоянной опасности, хотя никаких поводов для неудовольствия со своей стороны не подавал. Кончилось тем, что после одного из таких особенно отчаянных писем я бросил все и поспешил к отцу.

Верхом на лошади в сопровождении единственного слуги скакал я всю ночь. В полдень следующего дня я уже подъезжал к тому месту, где должен был показаться дом моего отца. Картина, представившаяся моим глазам, была до такой степени неожиданна, что я подумал, не заблудились ли мы и не во сне ли все это происходит. Дом и все строения оказались разрушенными до основания. Знаменитое дерево уничтожено.

«Что сталось с моим отцом?» — думал я, холодея от ужаса.

В это время среди развалин я заметил человеческую фигуру, в которой сейчас же узнал старика Сосифата, вольноотпущенника, бывшего моего воспитателя.

«Сосифат! — закричал я ему издалека. — А где отец? Ради всех богов, отвечай мне скорее».

От него я узнал печальную весть, что прошлой ночью отец был зверски убит Федрией.

Он рассказал мне затем все подробности этого ужасного и в то же время таинственного происшествия. Сам Сосифат был в отсутствии. Когда он вернулся, то глазам его представилась та же картина, что и мне. Оказалось, что двести рабов, действовавших по наущению и под руководством Федрии, напали на наш дом и разрушили его, причем Федрия собственноручно убил моего отца. От всего, что было прежде, не осталось камня на камне.

— Что же дальше? — спросил Вибий, видя, что молодой человек остановился и дальше не продолжает. — Удалось ли узнать, чем было вызвано это злодеяние и куда девались преступники?

— Большая часть этих негодяев явились ко мне с повинной, умоляя о прощении, что я и должен был сделать, так как нельзя же было казнить такое количество людей. Что касается самого Федрии, то его и след простыл. В течение шести месяцев я рыскал по всей Италии, разыскивая этого негодяя, и все бесполезно.

— Действительно, все это очень странно, — заметил задумчиво Вибий.

— Что же касается причины этого гнусного злодеяния, — продолжал Метелл, — то мое предположение вот каково. Описываемые события разыгрались как раз в то время, когда Домициан объявил себя богом и велел поставить в Капитолии свою золотую статую. Я убежден, что разрушение домика Веспасиана и Тита понадобилось для того, чтобы уничтожить следы его плебейского происхождения, о котором красноречиво напоминала вилла моего отца. В этом случае Федрия был орудием Марка Регула, а Регул — исполнителем заветных желаний Домициана.

Теперь мне остается сказать несколько слов о себе самом. В Риме ходили разнообразные слухи относительно истинной причины внезапной смерти императора Тита. Высказывалось предположение, о котором я уже вам говорил, что Домициан отравил своего брата, очищая себе путь к трону. Совершенно неожиданно для себя я в один день был арестован и тотчас же был представлен перед судом по обвинению в распространении этих слухов. Все мои объяснения и оправдания оставались тщетными, и я был приговорен к смертной казни. К счастью, по пути к месту совершения надо мной этого ужасного приговора встретился кортеж великой весталки. По старинному римскому обычаю, весталка могла освобождать от наказания тех осужденных, которые случайно встретятся ей на пути. И вот благородная Корнелия оказала мне эту милость, дав сопровождавшему меня центуриону письменный приказ о моем освобождении. Таким образом на первый раз мне удалось увернуться из рук Регула.

— Молодой человек! — прервал его Вибий. — После всего, что я услышал, я могу подать лишь один совет: оставь Рим как можно скорее. Марк Регул не такой человек, который легко отказывается от достижения намеченной цели.

— Я это, конечно, и сделаю. Но прежде, однако, мне бы хотелось взглянуть на Парменона. Мне почему-то кажется, что это и есть Федрия, которого я вот уже два года безуспешно разыскиваю!

— А теперь до свидания, — сказал Вибий, — поспеши исполнить мой совет и уезжай скорее из Рима.

Возвратясь домой, юная Аврелия приказала позвать новую свою рабыню, только что ею приобретенную. Ей нужно было знать, к чему способна Цецилия, какую работу можно было возложить на нее.

Цецилия вскоре предстала перед своей новой госпожой. Бедная девушка до сих пор не могла прийти в себя, до сих пор ее волновали те чувства, которые она испытала во время суда и продажи, оторвавших ее навеки и от отца, и от жениха, и от всех ее друзей. Она не знала еще, какую госпожу послала ей судьба, но сама она была рабыней, а этим все сказано. Одно лишь было ей известно, что госпожа ее — богатая патрицианка, о чем она могла заключить и по убранству дома, который волей-неволей стал теперь ее убежищем, и по той пышности, с которой выезжала Аврелия. Ей много рассказывали о жестокости, которая царила в обращении знатных и богатых людей с несчастными жертвами, обреченными служить у стола знати и питаться крохами, падающими со стола господ. Цецилия с ужасом думала о тех испытаниях, которые посылал ей Господь; она не могла отвязаться от настойчивой мысли о новых мучениях и новых страданиях.