Э Кэнтон - Аврелия

Метелл Целер на минуту остановился, как бы всматриваясь в давно знакомые ему черты лица Федрии и наслаждаясь его смущением. Он уже хотел было и меч вложить в ножны, но одумался, замахнулся и пронзил насквозь этого злодея.

— Негодный раб, убийца моего отца, иди же в преисподнюю! — воскликнул Метелл.

Федрия упал как подкошенный. Кровь лилась ручьем, и несчастный мучился в предсмертных судорогах.

Толпа содрогнулась. Претор не знал, кто такой был Метелл Целер, и приказал ликторам схватить его: он не должен был осквернять место суда, не имел права проливать кровь полноправного гражданина, каковым считали Парменона. Целер не сопротивлялся, дал себя схватить, а может быть, позволил бы себя и связать как убийцу. Все это, наверное, произошло бы, если бы претор не услышал от него следующее.

— Овидий Намуза! — произнес с пренебрежительной улыбкой юноша. — С каких это пор в Риме господин не имеет более права жизни и смерти над своим рабом? С каких пор господин не может убить негодяя раба? Я Метелл Целер, а этот человек, которого я сейчас переселил в иной мир, мой раб, а кроме того, убийца моего отца. Понимаешь ли ты теперь, что я сделал? Прочь от меня! — сказал он державшим его ликторам.

Те отступили. Претор не мог более спорить с Метеллом, он заявил, что тот действовал по праву, принадлежавшему ему как римскому гражданину. Миссия претора была кончена. Он поднялся со своего кресла и вскоре покинул форум.

— Сегодняшний день — день возмездия, — произнес Метелл Целер. — Девушка! — прибавил он, обратившись к Цецилии. — С этого времени ты никогда уже не будешь рабыней, ты свободная гражданка: Парменон теперь тебя не купит.

Цецилия вместо ответа опустилась на колени перед бывшей своей госпожой, поцеловала ей руку и тихо заплакала.

Петронилла, тоже на коленях, возвела очи к небу и молилась.

— Хвала тебе, всеблагой и всемилостивый Господи! Твоя десница спасла дитя мое, сломила силу врагов Твоих…

Цецилия бросилась благодарить Метелла, целовала отца, пожимала руки Олинфу и Гургесу.

— Слава богу! Слава богу! — слышала Аврелия вокруг себя.

— Дорогая Аврелия, — сказали Фламий Климент и Веспасиан. — Вот сила Провидения, вот тебе доказательство спасительной силы веры Христовой.

Молодая девушка была тронута. Она молча глядела на них и не могла произнести ни слова. Все случившееся произвело на нее потрясающее впечатление. Она молча села в свои носилки и там уже разрыдалась. Вокруг себя она слышала крики благодарности, восторги и благие пожелания христиан. При чем тут она? Ей было стыдно, и она старалась скорей уйти отсюда. Какая-то тайная мысль проникла в ее голову, какое-то желание завладело ее помыслами. Она безучастно слушала восторженные крики и велела нести носилки скорей.

Толпа расходилась по всем переулкам и улицам. Метелл шел с форума за толпой. Какой-то человек поравнялся с ним и тихо, но внятно сказал ему на ухо:

— Метелл! Уже во второй раз ты становишься на моей дороге. Берегись третьего раза и лучше не попадайся!

Обернувшись, Целер узнал Марка Регула, который быстро уходил по священной дороге.

Форум опустел…

Прошло несколько месяцев. Благодаря тому что теперь в Риме жил император Домициан, вид города сильно изменился. Возвращение цезаря в столицу сулило, понятно, людям всякие беды, и никто уже не сомневался, что император начнет приводить в исполнение все те ужасные угрозы преследования, которые он наметил еще до своего отъезда.

Наши знакомцы, казалось, совершенно не были смущены наступавшей грозой и не выказывали опасений… Бедные евреи у Капенских ворот отпраздновали свадьбу Цецилии и Олинфа, а Флавия Домицилла с Аврелией, помогая молодым супругам своей щедростью, устраивали их жизнь, вносили в нее радость и довольство.

Цецилия — теперь уже замужняя женщина, и это ее положение вдохнуло в нее новое счастье. Ее прелестное юное личико по-прежнему дышит здоровьем; одно лишь нейдет к нему — это грустное выражение, след былых страданий. Супруги сняли теперь на Палатине очень удобный дом, чтобы Цецилия не была слишком удалена от своих друзей. Флавии, например, она всегда помогала в делах благотворительности, и Аврелия сама рада была посещениям молодой женщины.

Ни в чем не нуждаясь, Цецилия не знала, что значит забыть бедных изгнанников у Капенских ворот — Петрониллу, Евтихию и всех, к кому она была привязана. А там, в этой гнилой и заброшенной всеми окраине великого Рима, так много было несчастных, жаждавших утешения, так много проливалось слез, которые нужно было осушить! Если Цецилия и раньше страдала за них, когда была чужой им, то что она должна была испытывать теперь, став им сестрой по религии?

Она богатства не желала, ей нужно было лишь немного, чтобы помогать бедным христианам. Когда же она узнавала о нужде, посетившей кого-либо из ее братьев, она бежала к Флавии, Аврелии и даже великой весталке, чтобы и им, так сказать, доставить случай открыть сердца к подвигам истинной христианской добродетели. У нее, понятно, были и свои планы, но она о них молчала, а это верный и скорый путь к достижению того, чего желаешь.

Цецилия была христианкой, она видела любовь Олинфа, его заботливость и была вполне счастлива, а собственные ее заботы о ближнем заставляли ее гордиться общей к ней любовью, помимо ее воли вылившейся в форму прямого обожания. Все ее любили, уважали и в то же время чувствовали, что юная и неопытная Цецилия, лишь начинавшая жить сознательной жизнью, одна из тех женщин, которые готовы открыто исповедовать Христа и принять за Него мученический венец. Аврелия и весталка очень ее любили.

Метелл Целер по совету Вибия Криспа исчез из Рима и скрылся в довольно укромном убежище. Однако время от времени Корнелия получала от него успокоительные письма. Эти письма передавала ей Цецилия, а той приносил неизвестный посланец.

Надо признаться, что симпатии Метелла и весталки далеко не отличались той строгостью, которая обыкновенно создает прочное счастье, и не были чужды некоторой смелости и свободы. Чувства Корнелии в особенности были пылки и неудержимы, и она с нетерпением ждала лишь того момента, когда цепи упадут и разрушится преграда, доставлявшая ей столько отчаяния… Но впереди еще целый год мучений, а там… И тут у весталки замирало сердце, когда она рисовала себе картины будущего…

А Метелл? Мог ли этот двадцативосьмилетний юноша мечтать о девушке, на которую годы и разные огорчения уже наложили свою незлобивую руку? Было над чем и задуматься… Весталка могла стать свободной не раньше тридцати шести лет. В ней уже не было бы той юности, о которой мог мечтать Метелл, да притом же такой брак считался несчастливым. Могла ли она внушить ему такую любовь, которая заставила бы умолкнуть все эти соображения?