Э Кэнтон - Аврелия

Ни Домициан и никто другой при его дворе ничего не знал о происхождении Гирзута. Цезарь получил мальчика из рук некоего Асклетариона, известного вызывателя душ умерших.

Асклетарион часто появлялся в Риме и пользовался у Домициана каким-то необъяснимым уважением, которое граничило с суеверным страхом, внушенным императору этим странным кудесником. Страх этот, вероятно, и послужил причиной смерти Асклетариона: император приказал умертвить его, так как он имел неосторожность проговориться, что очень хорошо знает тот момент, когда император должен будет расстаться с жизнью.

Гирзут никогда почти не покидал нового своего господина. Домициан сначала даже обращался к нему, как это неудивительно, за советом в решении наиболее важных дел, и не раз первые шаги императора в управлении провинциями и даже всем государством зависели от капризов этого маленького урода. Но наряду с этим ему ничего не стоило сделать Гирзута игрушкой своего досуга, развлекаться им, как чем-то даже неодушевленным. Таков был Домициан. Естественно, что Гирзут чувствовал к нему глубокую ненависть, скрывая ее до поры до времени и выжидая, когда представится счастливый случай отомстить за себя.

Долго Марк Регул искал императора среди бесконечных садов дворца и наконец нашел его за занятием, столь тягостным для Гирзута. Домициан настолько был занят своими упражнениями, что не обратил на Марка никакого внимания, и тот должен был терпеливо ждать, когда Домициан соблаговолит заметить его и заговорить. Гирзут стоял с поднятой рукой, раздвинув пальцы, и внимательно следил за взглядами императора, за выражением его лица, а император старался попасть стрелой между его пальцами, желая обратить внимание Регула на свою меткую стрельбу и увидеть на его лице удивление, достойное таких стрелков, каким был император.

Домициан, пуская одну стрелу за другой, весь погрузился в свое занятие, и Регул стоял в почтительной позе, как бы застыв в своем тщетном ожидании ласковых слов императора. Прошло несколько минут — и Регул уже начал беспокоиться: он был смущен новым приемом и не знал, как понять его. Домициан посмотрел по сторонам: что-то недоброе было в его глазах. Регулу хорошо были знакомы такие взгляды. Что это значит? Немилость? И этот негодяй по той понятной усмешке, которая скользнула по губам цезаря, отнес ее всецело к себе, легко предполагая о подозрении, которое могло запасть в его душу. Откуда взялось это подозрение? Может быть, у Домициана есть и доказательства его провинности? В чем же она, эта провинность? Кто ему смел сказать о ней? И Регулу начали чудиться всякие страхи. Он начал рисовать себе самые ужасные картины, думать с сокрушенным сердцем о своей судьбе, которая была в руках этого подозрительного и пустого тирана.

Но вот Регул вздрогнул… Пронзительный крик заставил его очнуться от своих размышлений… Он испуганно озирается. И что же он видит? Стрела императора во второй раз пронзила руку Гирзута.

Гирзут вскрикнул не своим голосом… Это маленькое чудовище, вне себя от боли, начинает оглашать воздух страшными проклятиями, бегает взад и вперед по ипподрому и старается вырвать из руки стрелу…

Вы думаете, Домициан пожалел этого несчастного? Его сердце было глухо к подобным чувствам, да иначе он и не стрелял бы в такую опасную цель.

— Клянусь Минервой, — серьезно проговорил он, как бы размышляя о последнем ударе, — это Регул помешал мне! Это ты виноват в моей неловкости, — продолжал он, обращаясь теперь прямо к Регулу. — Однако довольно с меня, надоело, будет. Пойдем-ка, Регул, в мою галерею, мне надо поговорить с тобой серьезно, — прибавил он, а затем швырнул в сторону лук и стрелы и, взяв под руку удивленного Марка, пошел с ним прочь от крови, слез и проклятий…

Галерея, в которую направился теперь Домициан с Регулом, была достаточно любопытной и оригинальной для современной нашему рассказу эпохи, и о ней следует сказать несколько слов раньше, чем продолжать дальнейший рассказ.

Еще при Нероне в Каппадокийских каменоломнях был найден довольно необыкновенного свойства камень, который Плиний Старший очень подробно описал в тридцать шестой книге своей «Естественной истории». Камень этот был тверд, как мрамор, но в то же время прозрачен, как наше стекло. Назывался он фенгит. Плиний рассказывает, что Нерон построил из фенгита целый храм, в котором стены были так прозрачны, что иногда казалось, будто их совсем не было. Камень этот был в продаже в виде тонких пластинок, и богатые римляне вставляли его в окна своих жилищ. Стекло, положим, тоже было известно в то время, но оно шло на приготовление исключительно безделушек, кукол, статуэток; ему придавали самые причудливые формы, но, не умея выделывать из него пластинок, вставляли в окна только фенгит.

Подобно Нерону и Домициан хотел извлечь пользу из этого открытия, но он имел ввиду не благолепие храмов, а самого себя, собственную свою безопасность.

Он знал, что по тем плодам, которые вкушали его подданные в течение всего его правления, он не мог вести жизнь спокойную: везде его ожидали измены и покушения, даже со стороны самых близких. Он постоянно был под страхом, что кто-либо подкрадется к нему и нападет сзади, и непременно сзади, так как при встрече с врагом лицом к лицу он мог бы или убежать, или в крайнем случае отразить удар. В том же, что покушение должно последовать, он не сомневался. И вот чтобы обезопасить себя таким образом, чтобы видеть всякого, кто пожелал бы подкрасться к нему, — он велел построить себе из фенгита целую галерею и в минуты отдыха разгуливал по ней уже безопасно, как в зеркальной комнате, стены которой отражали и его самого, и собеседника, если он бывал с ним, и мебель, и статую Минервы, воздвигнутую посредине галереи, — одним словом, все. Домициан мог теперь видеть, что делается сбоку и сзади, и уже нападения из-за угла не боялся. Здесь-то он и находил успокоение и отдохновение от всех трудов своих; здесь он ловил и убивал мух, которые случайно попадались ему на глаза; здесь были составлены планы всех тех убийств, которыми прославилось его царствование, — одним словом, здесь он проводил время достаточно серьезно, наскучив пускать на дворе стрелы сквозь пальцы Гирзута.

Но теперь ему было не до мух и развлечений. Он сорвал уже свою злобу, поранив руку своего урода, а теперь шел на важное совещание с Марком Регулом, от которого надеялся узнать многое…

Когда император и Марк Регул вошли в эту галерею и когда Домициан, обыскавший все уголки ее, убедился, что никто их подслушать не может, он вдруг остановился перед Регулом и, смотря на него в упор своим гневным взглядом, проговорил с раздражением:

— Где твое искусство, Регул? Ты никуда не годишься.