Э Кэнтон - Аврелия

— Покамест еще нет, но завтра будет и она висеть, — ответил Марк.

— Завтра? — повторил цезарь с явной уже боязнью за это «завтра».

— Это правда, государь, если только посылка с этими рукописями, только что полученная в Риме, не будет тотчас же отобрана от получателя.

— Сейчас же схватить его, сейчас же отобрать! — как бешеный кричал Домициан. — Кто получил их? Смерть тому… Стража!..

Но он вдруг остановился… Регул бросился перед ним на колени и открыл свою грудь, как бы для удара.

— Что с тобой? — спросил император, пораженный такой неожиданностью.

— Пусть меч моего повелителя поразит мое сердце, — с удивительным спокойствием произнес Регул, — рукописи у меня, я перехватил их.

— Что ты говоришь? — вскричал обрадованный император.

— Да, посылка у меня, — продолжал Регул, стоя на коленях. — Но, государь, не осуждай и не вели казнить твоего верного раба, который не пожелал оставить ее в других руках.

— Да ты мастер, Регул! Клянусь Минервой! Вот это услуга! — обрадовался цезарь, протягивая уже руки, чтобы поднять его. — Но как тебе удалось это? Вот уж ничего не понимаю.

— Очень просто, государь: я подкупил того, кому рукописи были посланы, но, к несчастью, не мог предотвратить их распространения, так как поздно узнал об этом.

— Но кто же он такой? — спросил Домициан.

— Одна темная личность по имени Мизитий. Он живет недалеко от храмов Изиды и Сераписа. Этот Мизитий, вероятно, находится в близких отношениях с Люцием Антонием, и пакет этот был получен Мизитием в условленном месте, на Фламинийской дороге. Обо всем этом я узнал от архигалла. Хорошо упакованный в бумагу пакет был привезен курьером из Германии, а передача состоялась возле одного храма на дороге около полуночи.

— Может быть, твой Мизитий укажет нам и сообщников Антония? — прервал рассказчика Домициан.

— И я так думаю, государь, — ответил тот, — хотя, откровенно говоря, мне он и не нужен. Чтобы разузнать о них, у меня и другой источник есть, а он мне пригодится для чего-нибудь другого; из виду-то я его, во всяком случае, не выпущу.

— Какой источник? — живо спросил Домициан.

— А вот, государь, прочитай это письмо. Я его нашел в той самой посылке, между рукописями, — сказал с торжествующим видом Регул.

Одного взгляда на письмо было достаточно для Домициана, чтобы он снова испытал некоторое смущение, некоторый трепет от неожиданности, может быть во много раз худшей, чем прежние.

Вот это письмо:

«Всадник Метелл Целер шлет привет великой весталке Корнелии.

Дорогая Корнелия! Ты скоро услышишь многое о Люции Антонии. Будут говорить, вероятно, что он хочет провозгласить себя императором. Но ты ничему этому не верь, а расскажи нашим общим друзьям о его истинных намерениях, которые мне очень хорошо известны. Выслушай меня, дорогая, и запомни. Он снова хочет собрать достаточно войска, чтобы сломить тиранию ненавистного Домициана, и только, о себе же не помышляет, так как слишком, кажется, предан Флавию Клименту, чтобы позволить себе идти против двух юных цезарей, имена которых так популярны в Риме. Лишь только его легионы будут готовы двинуться в поход, все его помышления будут за цезарей, за их избрание.

Радость моя, я только и думаю, как бы мне вернуться, снова видеть тебя, мое счастье, моя жизнь.

Не стану вмешиваться в эту затею, в это предприятие Антония, но всей душой верю в его успех. Что-то он принесет нам? Думаю о многом, но боюсь надеяться и страшусь неудачи.

Прочь ее, эту неудачу… Мы будем свободны, дорогая, а там и навеки вместе…

Теперь у нас много препятствий, много самых непростительных предрассудков, мешающих нам соединиться… А тогда? Неужели нам могут помешать эти два юных императора-христианина? Верь и надейся… А пока прощай, дорогая».

— Что это значит: «два императора-христианина»? — окончив не особенно понятное чтение, спросил Домициан.

— Государь, ты часто выигрываешь, когда играешь в кости? — задал ему вопрос Регул, не желая прямо отвечать императору.

Домициан был смущен этим вопросом, так как совершенно не знал, на что намекает Регул, к чему клонит эта «игра в кости».

— Нет, чаще проигрываю. А что? — спросил Домициан.

— Сегодняшний день, государь, дает тебе такой выигрыш, какого никогда не снилось и не будет сниться ни одному игроку.

— Каким образом?

— Ты позволишь мне схватить Целера и весталку?

— Ну, позволяю, а потом что?

— И чудесно, государь, а за это письмо можно их и казнить. Не так ли? Не ты ли дал мне поручение открыть все планы христиан? Вот они, в этом письме, видишь! — прибавил Регул.

— Так неужели же мои племянники, Веспасиан и Домициан, и есть те самые императоры-христиане, о которых пишет Метелл Целер?

— Совершенно справедливо. А я слыхал, что не только Флавий Климент и обе Флавии Домициллы, но и все твои родственники — христиане. Они-то и задумали сломить твое могущество и ниспровергнуть тебя…

— Они все христиане? — вскричал Домициан с нескрываемым ужасом. — Неужели и племянница?

— Нет, государь. Божественная Аврелия до сих пор противится этому, несмотря на старания в этом отношении твоей двоюродной сестры Домициллы, распространяющей в твоей семье весь яд христианской «секты». Но ведь если вовремя не принять мер, то и она, пожалуй, не выдержит и согласится…

Регул прервал свою речь. Он заметил, что Домициан его не слушает и занят своими мыслями. Цезарь в волнении шагал по галерее и, видимо, о чем-то размышлял.

Кто хорошо знал характер Домициана, тот без труда мог бы догадаться о том смущении, о тех разнообразных идеях, которые бродили теперь в голове цезаря. С одной стороны, он сознавал, что ненавидим всеми и что волнение в народе, которое затевал Люций Антоний, всецело направлено против него. Что он может предпринять, если бунт охватит весь Рим? С другой стороны, он боялся и христиан, которые могли повлиять на народ, и боялся потому, что даже в семье его это ненавистное ему христианство свило себе прочное гнездо, имело сообщников и помощников. Он чувствовал себя окруженным со всех сторон врагами.

Нерон в свое время уничтожал их массами, купался буквально в их крови, а что из этого вышло? И он не уничтожил в корне этой «секты», разросшейся, как дерево, за которым ухаживали самым заботливым образом. Ведь то же будет и после его преследований. «Что же делать, что делать?» — вот вопрос, который мучил Домициана своей навязчивостью. А как разрешить его? Он не мог, он метался из стороны в сторону, а вопрос все грознее и грознее преследовал измученного цезаря.

«Не лучше ли начать с родственников? — ухватился он за эту мысль. — А что, если таким путем я еще скорее погублю свой трон?» Мороз пробежал по коже… Ему уже начинают чудиться голоса. Он ясно слышит, как какой-то неведомый голос шепчет ему на ухо, что христиан он не уничтожит, что их учение распространится всюду и что ненавистное ему племя Давидово должно сломить могущество римских цезарей. Неужели это — исполнение тех еврейских пророчеств, которые известны всему Риму? И под тяжестью этих тревожных дум Домициан заговорил сам с собой: