Э Кэнтон - Аврелия

Что сталось со сборщиком податей? Цецилий, живя спокойно с дочерью и взирая с некоторой гордостью на зятя своего Олинфа, переменил свое мнение о христианах, которых раньше он преследовал с таким ожесточением. Как и прежде, его и теперь часто видели в христианском квартале у Капенских ворот, но его посещения никому уже не причиняли обид; по слухам, он и сам принял крещение.

Гургес тоже изменился. Он уже не простой могильщик, а нечто высшее, так как получил с помощью отца особенно почетный (для могильщика) жезл Либитина и сделался уже теперь одним из привилегированных обитателей окрестностей большого цирка. О женитьбе он уже перестал думать. При напоминании о Цецилии он обыкновенно отвечал: «Успеем пожениться, подождем, пока боги укажут мне другую Цецилию». Он остался все тем же ярым поклонником своей покровительницы Венеры Либитинской, что, однако, не мешало ему посещать дом Олинфа и Цецилии, которые не могли не питать к нему чувств признательности и благодарности. А Гургес, как большой философ в этом отношении, рассуждал, что все религии хороши сами по себе, лишь бы его считали честным и порядочным человеком: хотя, мол, я и нехристианин, но в то же время и я служу Богу.

Главное действующее лицо всей этой драмы, Марк Регул, как бы сошел со сцены и жил в тиши своего великолепного дворца. Поговаривали, будто он перестал даже и думать о весталке или христианах и хочет, чтобы о нем забыли. А ведь это были два грандиознейших дела, которыми он заправлял со всей присущей ему жестокостью и последовательностью. Причины подобного притворства Регула объяснятся после, но на главную из них ввиду тайной связи ее с предшествовавшими событиями нельзя не указать сейчас же.

Известное читателю освобождение Цецилии и смерть Парменона, в котором Метелл Целер признал Федрию, убийцу своего отца, расстроили все планы Регула: Цецилия ускользнула — и вся надежда проникнуть в тайны христианства и найти главных руководителей этой интересовавшей его «секты» была утеряна; Парменон был убит — и Регул лишился драгоценнейшего человека, который помогал ему в исполнении дальнейших деталей его замыслов, деталей мелких, но для великих планов его имевших громадное значение. Тут сыщик чувствовал себя совсем уже сбитым с толку этими неожиданными и необыкновенными препятствиями.

Метелл Целер вполне ясно сознавал, что в этом темном деле, каково было убийство его отца и разрушение дома Веспасиана и Тита, Федрия был лишь гнусным исполнителем чужих велений, что приказание исходило от цезаря, но что составление плана — дело рук Регула.

Все объяснялось очень просто. Мечтая подняться на высоту недосягаемую и мня себя сыном богов, император Домициан поставил в заново перестроенном Капитолии свою золотую статую, стал уже величать себя богом, возвел и брата своего в божеское достоинство и воздвиг всему роду Флавиев целый храм, соорудив его на том самом месте, где когда-то стоял скромный домик, свидетель его рождения. И вот цезарь начинает уничтожать все, что могло бы людям напомнить о его совсем незнатных предках.

По свидетельству Диона Кассия, Домициан употреблял самые крайние усилия, чтобы скрыть свое участие во всех своих жестокостях: приговоренных к смерти обыкновенно отправляли в ссылку и там уже умерщвляли, чтобы меньше было шуму в Риме. У цезаря в большом ходу на этот счет был яд, но часто он прямо доводил свои жертвы до самоубийства, умывая руки и доказывая другим, что он-то, во всяком случае, не виноват в том душевном состоянии, в тех муках душевных, которые будто бы и помимо его участия могли привести человека к трагическому исходу.

Этому-то жестокому тирану понадобилось умертвить Люция Метелла и разорить его гнездо: он ему был ненавистен как друг Веспасиана, хорошо знавший все подробности жизни цезаря и справедливо негодовавший на него за все его козни.

Дело было трудное, его надо было исполнить тонко, осторожно, чтобы император был чист, чтобы его не заподозрили в двойном злодействе. Марк Регул выручил и здесь и предложил взять все дело на себя: он хорошо изучил цезаря, давно уже предвидел все его мысли и понял, что, служа ему, он без выгод не останется и быстро войдет к Домициану в доверие.

В то время в Риме было много всяких проходимцев, отважных, ловких, готовых на всякое преступление. Федрия — один из них — не раз доказал Марку Регулу, на что он способен; его-то он и подослал к Метеллу, снабдив самыми подробными указаниями, все разъяснив ему до мелочей. Федрия должен был возмутить всех рабов Метелла, толкнуть их на грабеж, разрушить дом до основания, убить и сына и отца, похоронив несчастных под обломками их старого жилища.

Изобретенное Марком Регулом средство никогда не могло бы вызвать неодобрения цезаря, и вот почему. Бунты и грабежи среди рабов были тогда столь обычным явлением, что разрушение дома Веспасиана и Тита, в котором жил Люций Метелл, явилось бы, таким образом, вполне естественным последствием дикости и ярости черни.

При успехе Федрия должен был получить свободу, а Регул от себя пообещал ему за это всяких милостей. План был выполнен прекрасно, лишь Целер избежал смерти от ножа убийцы, так как находился в Риме.

Раб явился к Регулу за обещанным, но многого не получил: он был в полной власти этого человека как преступник, да и дело не совсем было кончено. Метелл Целер задумал мстить за отца, надо было и от него избавиться.

В ожидании нужного момента Федрия был пока отправлен в Малую Азию под другим именем, с подложными документами вольноотпущенного и так изменил свою внешность, что был почти неузнаваем.

Наконец Регул вызвал его в Рим. Тут Метелл опять очутился в путах и избег участи отца только благодаря вмешательству великой весталки, опять расстроившей все планы Регула: Метелл бежал из Рима и скрылся в самом недоступном месте.

Федрия теперь уже назывался новым именем Парменона, а его шрамы на лице могли заставить задуматься даже самого тонкого и проницательного человека. Регул поместил его в дом своего же собственного раба; новоявленный Парменон за всю ту помощь, которую он оказывал этому подозрительному покровителю, видел от него только крохи тех благодеяний, которыми тот его когда-то соблазнял.

Как бы там ни было, но Парменон даже рад был и этому, столь прибыльному, по его расчетам, ремеслу. А если к этому прибавить, что он не раз получал от Марка Регула кое-что и за свое молчание (мало ли у того было всяких трудных и требовавших молчания предприятий?), то понятно станет, почему бывший раб не особенно сетовал на свою судьбу.

В сущности, положение этих двоих людей, родственных друг другу по взглядам на наживу, было опасное. Один держал другого в руках как беглого раба, бунтовщика, убийцу, но зато и тот платил первому тем же, вися над ним подобно камню, готовому в любой момент сорваться и раздавить его… Ведь Парменон мог поднять завесу, скрывавшую Регула-предателя, Регула-заговорщика и убийцу, и показать глазам людским все его преступления, которыми, понятно, он хвалы народной не заслужил бы.