Мариана Фриджени - Лудовико по прозванию Мавр

— Я, герцог Милана, являюсь таковым и по сути своей. Герцогская инвеститура была получена мной в прошлом году из рук императора Максимилиана как признание моих заслуг. Я хранил это событие в тайне, чтобы не нанести ущерба своему племяннику. Но сегодня, когда народ Милана и герцогский Совет вверили мне этот трон, я не могу молчать. Никто не вправе обвинить меня в том, что я действовал вопреки интересам ребенка.

И на этот раз наиболее драматические последствия в связи с происшедшим в герцогстве переворотом должна испытать женщина. Изабелла, вдова Галеаццо, заперлась в павийском замке вместе с детьми, облачившись в строгий траур. Бросая вызов Лудовико Мавру, распорядившемуся, чтобы полное молчание воцарилось вокруг судьбы вдовы и детей, некоторые дворяне отважились проникнуть в наглухо запертые покои. Однако безутешная вдова отказалась их принять.

Лудовико обратился к вдове с покорнейшей просьбой (хотя на самом деле это был приказ) возвратиться в Милан:

— Будешь жить в герцогских апартаментах, там же, где ты жила с покойным мужем. Тебе будут оказаны те же почести, что и всегда, как подобает твоему рангу.

Лудовико засвидетельствовал уважение женщине, которая, согласно народной молве, была его любовницей.

Но, как всегда бывает в подобных случаях, гуманное сострадание было проявлено человеком, казалось бы, легкомысленным — придворным шутом по прозвищу Барон. Он обратился к герцогине Мантуи с письмом и вполне серьезно написал, что не мог удержаться от слез, увидев несчастную Изабеллу: «О, видели бы вы ее, мадонна. Как она осунулась и похудела, она, так любившая когда-то покрасоваться в шелках, предстала теперь в грубой холстине монахини».

Весь двор сострадал несчастью, которое обрушилось на совсем еще юную женщину, еще не так давно блиставшую на балах. Еще одна разбитая женская судьба, еще одна трагическая фигура на подмостках истории, столь безжалостно распорядившейся судьбой рода Сфорца.

— Теперь ты мой, народ Милана, — приветствовал Лудовико взмахом руки празднично ликующую толпу на Соборной площади 21 октября. Ласковое солнце Ломбардии осветило торжественную сцену входа Лудовико под своды храма. В шитом золотом парчовом одеянии он медленно шествовал к алтарю, где его уже ждал советник Галеаццо Висконти. Под троекратный звук фанфар он вручил ему герцогский меч и герцогский скипетр.

Великолепный праздник по случаю восшествия на престол нового герцога, устроенный 22 октября, явился триумфом, увенчавшим более чем десятилетие упорной работы Лудовико, добившегося абсолютной власти. Лудовико немедленно распорядился объявить об амнистии. Из мрачных узилищ были выпущены на свободу все заключенные, кроме тех, кто совершил убийство или государственное преступление. Лудовико отменил также судебные разбирательства, которые не были завершены на момент амнистии. Во все города Италии и Европы были снаряжены послы, которые должны были объявить, что отныне Лудовико является герцогом не только по народному благословению, но и в силу герцогской инвеституры. Коммэн, историк, описавший вторжение французов в Италию, с восхищением сообщил своему королю Карлу VIII: «Мавр избрал себя сам и обвел всех вокруг пальца».

Однако секрет успеха Лудовико состоял в том, что, стремясь к победе, он никогда не добивался большего, чем эта победа. Не случайно первой его заботой было вернуть в Милан вдову незадачливого герцога. За ней было признано право пользоваться всеми привилегиями своего ранга. Лудовико передал ей те же апартаменты, которые она занимала в замке, будучи, пусть и формально, герцогиней Миланской. Изабелла была бледна, страшно похудела, здоровье ее пошатнулось. Но она с достоинством играла свою незавидную роль.

Король Франции не без удовольствия заметил, что его итальянский поход все больше напоминал приятную увеселительную прогулку, какой-то странный военный парад. Получив известие о скором наступлении французов, Пьеро де Медичи повел себя крайне необдуманно. Дело в том, что флорентийцы прочно контролировали все перевалы в Апеннинах, заблаговременно создав целую цепь неприступных и хорошо оборудованных крепостей. Синьор Флоренции без особого труда мог бы заблокировать наступление французского короля или, во всяком случае, заставить его расплатиться подороже за свой нейтралитет. Однако Пьеро, охваченный паникой, под покровом ночи явился инкогнито во французский лагерь и выторговал унизительные условия перемирия: согласно договоренности с французами, королю должны были вручить ключи от всех горных крепостей, а также ключи от таких городов, как Сарцана, Пьетрасанта, Пиза и Ливорно. Французы с облегчением перевели дух. Их опасения, связанные с тем, что исход вооруженного столкновения в узкой горловине, сжатой с одной стороны морем, а с другой — горами, при входе в тосканскую котловину был весьма проблематичным, улетучились как кошмарный сон. Но флорентийцы, возмущенные трусостью своего синьора, изгнали Пьеро из города. Они желали с достоинством ответить на вызов захватчика.

Карл вошел во Флоренцию 17 ноября. На первых порах народ, как это весьма характерно для итальянцев, приветствовал французов аплодисментами, полагая их своими освободителями. Совет старейшин принял короля в своем дворце. Однако очень скоро высокомерие и то презрение, с каким французский король отнесся к Флоренции, вызвали всеобщее возмущение. Карл, введенный в заблуждение той легкостью, с какой он до сего дня продвигался по Италии, возомнил, что с итальянцами следует вести себя с позиции силы. Он холодно и презрительно дал понять флорентийским гражданам, что отныне они лишены своих прав.

— Я пришел как завоеватель, а не как гость. Вам надлежит снабжать мою армию продовольствием и деньгами. Вам уже предписаны суммы для внесения в нашу казну.

Требования французского короля были чрезвычайно тяжелы. Советник Пьеро Каппони медленно провел ладонью по шершавому пергаменту, где были перечислены суммы, затребованные французским королем, и тут же разорвал его в мелкие клочья.

— Ах так! — разъярился Карл. — Ну теперь вы услышите клич наших боевых труб!

— А мы будем слушать свои колокола! — был ответ флорентийцев.

Угрожающая тишина сгустилась в парадном зале дворца. Флорентийские советники с тревогой вглядывались в лицо Карла. Он был бледен как смерть. Советники ждали, что король отдаст распоряжение гвардейцам арестовать их на месте. Однако тонкие губы короля вдруг вытянулись в презрительную ухмылку. Карл медленно, нарочито искажая на французский манер итальянское произношение фамилии советника Каппони, означающей «каплун», процедил сквозь зубы:

— Ах, Шапон, Шапон! Ну какой же вы Шапон!