Дмитрий Гусаров - Трагедия на Витимском тракте

Протокол, составленный Васильевым на месте преступления, вызвал у следователя особый интерес.

— Ты задержал его? — спросил Фомин, имея в виду Козера. — Где он?

— Отвез в госпиталь… Все–таки ранен человек.

— Напрасно. Надо было задержать… Завтра вынесу постановление о его аресте.

— Трус он, а не преступник, — махнул рукой Васильев и даже вздохнул при этом.

— Там, где трусость, там ищи и преступление… А в в Политуправлении НРА о Козере совсем неплохого мнения… Даже не верится, что один и тот же человек.

— Все же есть ли что–либо новое? — повторил свой вопрос Васильев, — Завтра мне опять с утра по деревням ехать. Хотелось бы знать…

— Пока ничего… Но одна ниточка вроде бы наклевывается. Грабители в масках уже проходили по делам за последний год, и все они оказывались ленковцами.

— Значит, дело потянется все–таки к уголовному?

— Почему так думаешь?

— Ясно почему! Если ленковцы — то тут все ясно. Как же — «гроза буржуазии», «экспроприатор для эксплуатируемых», «герой читинских притонов»!.. Кто не знает писем самого Кости Ленкова? По–моему, за ним политических дел отродясь не бывало! Он их больше всего боится…

— Погоди, не торопись… Во–первых, и сама «программа» Кости Ленкова отдает явным политическим душком. А потом — сам знаешь… Банда — есть банда. Убийство для них такая же работа, как для нас с тобой расследование их преступлений. И для них нет, наверное, большой разницы — самим ли очищать карманы убитых или чистоганом получить за это из третьих рук.

— Конечно, можно и такое предположение строить, — пожал плечами Васильев. — Но доказательств–то пока никаких у нас нет.

— Да, это пока версия. Одна из возможных, даже если убийство совершено и ленковцами. Контрдовод — полное отсутствие доказательств. Вторая версия — те же ленковцы, без чьей–либо паводки, совершили убийство с целью ограбления, приняв охотников за купцов… Это мы с тобой обсуждали утром на тракте… Казалось бы, сама картина преступления говорит за это. А верить — не хочется! И тебе не хочется, и мне, и всем другим, кроме Бельского… Он охотно принимает ее, так как случайность гибели Анохина и Крылова делает вину госполитохраны во много раз меньшей.

— Ну, не станет же он ради этого грешить против фактов, — возразил Васильев, которому рассуждения Фомина стали казаться уж слишком заумными. — Бельского я знаю и уважаю. Человек он честный и в своем деле большой специалист.

— Конечно, не станет. Конечно, он честный, и я его уважаю не меньше твоего! — загорячился Фомин. — Да и зачем «грешить» фактами?! Вот они, все как на подбор! И каждый из них не говорит, а буквально кричит об уголовном характере убийства! Но это–то нас и должно настораживать… Я к тому веду речь, что оба мы — каждый но своей линии — должны вести дознание без какой–либо предвзятости. Легче всего спихнуть дело на уголовников.

— А если нас всех сознательно хотят пустить по ложному следу?

— Я и сам все время думаю об этом.

— И правильно делаешь! Думай! А что касается Козера — тут мне что–то не нравится. Завтра я попробую взяться за него по–настоящему. Хотя вполне возможно, что дело совсем не в нем… Ну, да что тут гадать — следствие, как говорят, покажет! Иди, отдыхай, а завтра — по деревням! И разыщи каждого, кто проезжал десятого мая по Витимскому тракту.

В воскресенье 14 мая 1922 года столица Дальневосточной республики провожала в последний путь Петра Анохина и Дмитрия Крылова.

Газеты в этот день вышли в черных рамках. На первых полосах, сразу под заголовками, крупными шрифтами набраны извещения о предстоящих похоронах, а ниже — редакционные и авторские статьи о погибших товарищах, протесты против контрреволюционною бандитизма, намеренно или невольно поощряемого политикой эсеров.

С вечера на зданиях государственных и общественных учреждений вывешены траурные флаги. Ночью похолодало, и неожиданно выпал снег. Ровным мягким слоем он укутал крыши домов, деревянные тротуары, мостовые, и весь город как бы нарядился в три цвета — белый, черный и красный.

В зале Дальбюро ЦК РКП(б) на возвышении стоят подпираемые венками два красных гроба. Приглушенно звучит похоронный марш, исполняемый военным оркестром.

В половине одиннадцатого в последний почетный караул становятся члены Дальбюро, Совета Министров и правительства ДВР, друзья и соратники погибших.

В это время у Дома профсоюзов собрались многочисленные колонны рабочих читинских предприятий, служащих учреждений, учащихся школ. Под звуки марша они с траурными знаменами двинулись к зданию Дальбюро.

По обеим сторонам Софийской улицы выстроились воинские части.

В 11 часов звучит команда:

— Слушай — на караул!

Вздрогнули, шевельнулись и замерли шпалеры войск. Обнажились головы у многих тысяч читинских граждан, плотной стеной стоявших вдоль тротуаров.

Под щемящие, до боли сдавливающие сердце звуки музыки из подъезда один за другим выносятся венки. Их так много, что, кажется, никогда не будет конца… От Правительства, Совета Министров, Дальбюро, Военведомства, Совета Профсоюзов, от редакций и типографии, от коллективов железнодорожной станции и рудников, от рабочих лесопильного, кирпичного, кожевенного и чугунолитейного заводов, от школ и учреждений.

Наконец, показывается первый гроб, за ним второй. Процессия выстраивается на середине улицы, на минуту замирает и медленно трогается по Софийской улице.

Гробы, по шестеро, сменяя друг друга, несут на руках друзья и соратники покойных.

Таких торжественных и многолюдных похорон Чита еще не знала. Казалось, весь город вышел на улицы, и бесконечная процессия двигалась сквозь живую стену до самого кладбища.

У края общей братской могилы прощальное слово от имени Дальбюро РКП(б) произносит Федор Николаевич Петров.

— Быть одинокими в минуту великой скорби, лишиться тех, с кем вместе страдали в царской каторжной тюрьме, с кем рука об руку боролись за великое дело трудящихся России и с кем здесь работали дружно — печально…

Ф. Н. Петров встретился с П. Ф. Анохиным лишь год назад, в Чите. Но знали они друг о друге еще с 1910 года, когда томились в Шлиссельбургских застенках. Тогда же они начали обмениваться короткими товарищескими записками через тайный «почтовый ящик». Одновременно, хотя и в разных селениях Иркутской губернии, отбывали они ссылку. И вот много лет спустя судьба свела их в Чите, чтобы вместе бороться за дело революции. И вышло так, что в дни, когда окончательная победа революции на Дальнем Востоке уже так близка, Ф. Н. Петрову пришлось произносить надгробную речь у могилы младшего товарища по каторге, ссылке и борьбе.