Дмитрий Гусаров - Трагедия на Витимском тракте

Выехали в пятницу поздним вечером. Заночевали на Чита‑I у бывалого охотника Мациевского, давнего знакомого Козера, где набили полтораста патронов, проверили и подогнали снаряжение. Кроме ружей, взяли с собой два карабина и пистолеты. У Анохина — маузер, с которым он не расставался уже четыре года, у Крылова и Козера — по браунингу.

Затемно на двух лошадях в разнопряжку отправились дальше. На передней подводе ехали втроем: Мациевский на собственной повозке держался сзади.

Еще накануне твердо условились не вести никаких разговоров на политические темы. Главной причиной было не опасение каких–либо дорожных эксцессов, а скорее желание выключиться на эти дни из привычного служебного круга и побыть просто охотниками.

Вначале ехали вообще молча. Когда рассвело, постепенно разговорились, стали рассказывать разные смешные случаи, сперва — из охотничьих приключений, потом обо всем, что приходило на память за долгий путь. В центре внимания оказался Козер, державший в голове уйму анекдотов и передававший их с таким мастерством, что попутчики покатывались со смеху. Кое–что забавное из своей практики бывшего зубного техника рассказал Крылов. Вспомнился и Анохину не столько смешной, сколько грустный эпизод, случившийся в Олонецкой губернии с одним приезжим из Питера агитатором летом 1919 года.

Выступал агитатор в одной из самых глухих деревень южной Карелии, только что освобожденной от белофинской интервенции. Деревенька была маленькая, домов десять — пятнадцать. Все жители от мала до велика поместились в одной избе и внимательно слушали оратора, хотя русскую речь понимал далеко не каждый. В те дни вся Советская Республика еще кипела на митингах ненавистью к мировому империализму в связи со злодейским убийством в Германии Розы Люксембург и Карла Либкнехта. Оратор говорил об этом так страстно, так взволнованно и много, что слезы заблестели на глазах не только у женщин, но и у деревенского вожака, бывшего солдата Никкоева. Закончил свою речь агитатор призывом:

— Смерть за смерть! Кровь, пролитую любимыми товарищами Розой и Карлом, революция должна искупить кровью своих врагов — богатеев и эксплуататоров!

Упоенный успехом, не заметил он, как все присутствовавшие не то с сожалением, не то с осуждением все чаще и чаще поглядывали на двух притихших, оробело озирающихся мужиков. Не услышал спокойно спавший агитатор и выстрелов на рассвете. Разбудил его Никкоев, вывел за сарай, где в молчаливом окружении скорбно стоявших мужиков лежали два трупа, и сказал:

— Передай в губернии, что это наша плата за Розу и Карла. Эти двое у нас самые богатые. Они, быть может, были неплохими мужиками, но богаче их в Вяхисалми никого нет.

Перепуганный агитатор поспешил в Петрозаводск. Никкоева предали ревтрибуналу, но вся деревня подписалась под прошением в его защиту. Дескать, не он один, всей, почитай, деревней дело решалось… Дескать, и сами объяснить не можем — какой бес мужиков попутал…

Рассказал эту историю Анохин совсем не за тем, чтоб потешить попутчиков. Хоть и похожа она на анекдот, но веселого в ней мало. Скорей печальна она и до обидного поучительна своей доверчивой наивностью.

Рассказал потому, что в последние дни часто вспоминал эту историю, раздумывал о ней и все хотелось ему вставить ее в свою статью, которую по заданию Дальбюро он закончил вчера для газеты «Дальневосточный путь». Недавно в ДВР принят закон о временном введении высшей меры наказания — расстрела за определенные преступления. Это вызвало неистовый вой эсеров, меньшевиков, промышленников и интеллигенции из «чистеньких», усмотревших в новом законе отход от демократии.

Свою статью Анохин так и назвал «Почему введена смертная казнь». В ней он писал: «Что делать Правительству ДВР, когда поджигают национализированные заводы и от этого горят еще десятки домов мирных жителей? Что делать, когда белые банды разрушают десятки верст железнодорожного пути, сжигают мосты, взрывают депо и мастерские, устраивают крушения поездов?

Что делать, когда банда, вышедшая на станцию Могоча, разграбила, разрушила все и вырезала десять ни в чем не повинных работников?

Что делать, когда разные банды грабят население и разоряют вконец крестьянское хозяйство?

На все эти вопросы рабочий и крестьянин, не мудрствуя лукаво, скажет, — что власть должна применять самые суровые меры в борьбе с подобными преступлениями, иначе она будет не власть а беспомощный ребенок, и население вынуждено будет расправляться самосудом».

Многое хотелось вспомнить в статье, о многом рассказать. Хотя бы о том, как во времена генеральской диктатуры в Сибири и на Украине, в Архангельске и на Мурмане те же самые «добренькие» эсеры и меньшевики не только не брезговали расстрелами рабочих и крестьян, но даже весьма усердно способствовали этому.

Вообще, по приезде в Читу, Анохин как бы вернулся на четыре года назад, опять окунулся в атмосферу знакомой ему «чистенькой» эсеровской и меньшевистской демагогии. Эсеры и меньшевики заседали в Народном Собрании, входили в состав правительства ДВР, выпускали свои газеты. Все это было до удивления похоже на весну и лето 1918 года в родном Петрозаводске. Только здесь коммунистическая партия прочно контролировала обстановку и, если терпела болтовню своих политических противников, то делала это в силу своеобразного буферного положения республики…

…На двадцать четвертой версте свернули в сторону, развели костер, вскипятили чаю. Все запасы провизии объединили и сложили в две общие корзины. Мациевский взял на себя заботы по хозяйству: и лошадей выпряг, и костер разжег, и воды достал, и посуду помыл.

После завтрака минут десять курили, полулежа на раскинутых вокруг догорающего костерка шубах. Ждали, пока подкормятся и отдохнут кони.

Дальше дорога была легче, начинался спуск с хребта, и поехали резвее. Все чаще стали попадаться встречные. В основном это были крестьяне, ехавшие в город с сеном или дровами. При каждой встрече Козер попридерживал лошадь и спрашивал: тихо ли на тракте? Все отвечали, что, слава богу, тихо, что последний раз было ограбление еще до пасхи, а после никаких происшествий не случалось. Да и то — разве это ограбление? Взяли у бурята три рубля золотом да мешок с продуктами… Вот прошлой осенью тут, что и говорить, было неспокойно. Действовала большая шайка, человек двадцать. Ни одного купца с Витима не пропускали, да и мужиков, кто ехал из города, тоже останавливали. Перед рождеством милиция делала на тракте большую облаву. Взяли не меньше пятнадцати бандитов. С тем пор и тихо стало.

Когда подобные разговоры в различных вариациях повторились раза три–четыре, Анохин сказал Козеру: