Анатолий Баранов - Голубые дьяволы

А сейчас они, живые и смешливые, едут на велосипедах под одуряюще горячим солнцем и хохочут над остротами своего любимца Вани Позднякова.

— Гарна штука лисапет — гузно едет, ноги — нет! — донесся к ним насмешливый голос из свежеотрытого окопа, и Поздняков увидел сияющие небесной синью и добродушным лукавством глаза земляка–ростовчанина Александра Рыковского, рядового 8‑й роты, занявшей оборону на северной окраине города за железнодорожной линией, между кладбищем и деревянной двухэтажной мельницей.

— Привет пехоте! — крикнул в ответ Поздняков. — Веселей шуруй лопатой, царица полей: втыкай глубже, кидай дальше.

— Куда это ты направился, отбойный молоток?

— На Кудыкину гору уголек добывать, крепильная стойка. Поехали, Саша, с нами, донскими казаками.

— В такую жарищу? Охота была…

— Отставить разговоры! — крикнул замыкающий строй велосипедистов–разведчиков лейтенант Светличный.

Левицкий, едущий чуть впереди заместителя командира роты, скосил на строгого соседа глаза: ну, к чему такая крикливость? Он поймал себя на мысли, что этот весьма строгий командир по–прежнему ему не нравится. Снова вспомнился первый парашютный прыжок, поздравление Кости Дерича и издевательский смешок Светличного: «Хотел бы я посмотреть, как вы будете первыми прыгать в немецком тылу». Какой–то он заносчивый, въедливый, до неприятного педантичный по отношению к подчиненным.

Ох и печет сегодня! Левицкий потрепал воротник гимнастерки. Дождя бы сейчас. Хотя нет, нельзя дождя. В один миг сделается дорога скользкая, словно политая маслом. И тогда не только на велосипеде, но и пешком недалеко уйдешь. Левицкий посмотрел в небо. В нем ни единой тучки, только в голубом одиночестве лениво кружит степной орел, тщетно высматривая зазевавшегося у норы суслика. Вид этой хищной птицы вновь направил мысли Степана Левицкого к той долине, где проходила боевая подготовка десантников. И опять почему–то сфокусировались эти мысли на образе едущего рядом человека. Кто доложил тогда комбригу Красовскому об истинной причине неудачного прыжка младшего лейтенанта Васильева? Ведь их было на взлетно–посадочной полосе аэродрома всего лишь несколько человек: Левицкий, Мордовин, Собянин и Светличный, когда встречали самолет У-2 с парашютистом на борту, потерявшим в воздухе самообладание и едва не погубившим себя и летчика.

Левицкий взглянул на соседа по «велогонке» и мысленно произнес: «Это, однако, твоя работа, товарищ Светличный».

Бесконечной нитью тянется по ставропольской степи дорога. Кажется, она так и будет змеиться между круглыми шапками перекати–поле день, месяц, год, пока не опишет вокруг земного шара замкнутый круг и не вернется на исходную точку — под Вознесенскую кручу в лагерь разведчиков. Когда же покажется на горизонте какой–нибудь населенный пункт?

Наконец в зыбком мареве струящихся от земли испарений заколыхались белые хатки небольшого осетинского хутора Тасо. Велосипедисты из последних сил нажали на педали — скорее к спасительной тени.

— Посадить- бы на эту штуковину того самого, кто ее придумал, и не давать ему слазить с нее с утра до самой ночи, пока он не упал бы мне в ноги и не воскликнул: «Прости меня, Ваня, ради Христа, за такое мое легкомысленное изобретение», — сказал Поздняков, снимая с себя ручной пулемет и укладывая его рядом с велосипедом на жухлую траву возле единственного во всем хуторе колодца. — Эй, папаша! — окликнул он проезжающего мимо на. подводе старика, — давай поменяемся транспортом: ты мне свою допотопную животину, а я тебе — современную технику. Ни овса ей, ни бензина не надо, только знай крути ногами.

Старик натянул вожжи.

— Тпру, родимый! Не знаю, как ногами, а языком крутить ты мастер, — проворчал он с видимым одобрением, слезая с передка телеги и беря в руки пустое ведро. — Ну–ка, крутани мне лучше, сынок, водички. Тебя как зовут–то?

— Ваня меня зовут, отец. А фамилия — Поздняков. Это я тебе на случай, если придется в газете про геройский подвиг читать, так чтоб ты, папаша, знал, о ком там речь.

Сгрудившиеся у колодца разведчики засмеялись, пропуская старика к бадейке, которую только что вытащили при помощи «журавля».

— Давай свою посудину, дедуля.

Но тут подошел лейтенант Светличный.

— Отставить! — крикнул помкомроты. — Не видишь, дед, гвардия пьет? — повернулся он к седому нарушителю очередности и выпятил грудь, на которой желтел новенький гвардейский значок.

— Хе! Гвардия… — усмехнулся дед. — Какая же ты гвардия, ежли в тебе настоящего росту нет. Вот когда я служил в конвое его императорского величества…

Слова старика потонули в общем хохоте.

— Прекратить смех! — побагровел Светличный и ненавидяще взглянул на насмешника. — Ты, дед, соображай, когда и с кем говоришь, понял? Знаешь поговорку: «Мал золотник, да дорог».

— И я про то гутарю: дюже дорого нам обходятся такие золотники, — подхватил, словно обрадовался, старик. — Восемь ден уже удираю от немца с такими вот золотниками, а он все на пятки жмет. Гвардия…

У гвардии лейтенанта от злости побелел кончик острого, как у скворца, носа.

— Сволоку я тебя, дед, сейчас в особый отдел, узнаешь тогда, почем сотня гребешков.

— Хе! Голубь мой сероплекий, — усмехнулся злоязыкий старик. — Мой особый отдел давно мне повестку шлет: на Ильин день восемьдесят стукнуло. Пора бы и честь знать, да больно охота поглядеть, чем все энто кончится. Ведь не должен же он, язви его в чешую, победить нас, русских. Э, да что с тобой толковать… — он махнул рукой и пошел прочь от колодца.

— Смерти не боишься, а от нее бежишь! — злорадно крикнул ему вслед Светличный.

— Не от смерти, а от фашиста, — обернулся старик на мгновенье и сплюнул в дорожную пыль.

К Светличному быстро подошел командир роты, процедил сквозь зубы, чтоб не слышали остальные:

— Ну зачем ты так?

Затем догнал старика, попросил вернуться к колодцу.

— Лейтенант пошутил, — сказал он, хмуря брови. — У него, видишь ли, очень развито чувство юмора.

— Дай–то бог, — вздохнул старик. — Хоть шуткой, хоть смехом, да было бы дело с успехом.

Набрав воды, он подошел к повозке, на которой сидела такая же старая, как он сам, бабка:

— Испей–ка, Мотря, водицы.

Услышав плеск воды в ведре, просительно заржал конь.

— Успеешь, — отозвался хозяин. — Охолони малость с дороги.

К нему снова подошел командир роты, поинтересовался, откуда и куда едет.

— Сказано, от фашиста, язви его в чешую, с самой Кубани, от Кропоткина. А едем в Моздок. Далече тут до него?

— Километров тридцать.

— Свояк у меня там живет, в Предмостном. Не знаю только — жив, нет ли. Годов двадцать, считай, не виделись.

— А где ж другие беженцы? Неужели только одни вы от немца уходите?