Джеймс Болдуин - Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

Помню, я плакал, но не так, как сейчас, – гораздо страшнее. С тех пор, как ты со мной, я разучился плакать, как прежде. Тогда впервые в жизни мне захотелось умереть. Я только что похоронил моего ребенка на кладбище, где лежит мой отец и его предки, а рыдающую жену оставил в доме моей матери. Да, у меня был ребенок, но он родился мертвым. Когда я увидел его, он был серый и скрюченный и не издавал ни звука. Мы шлепали его по попке, брызгали святой водой, молились, но он по-прежнему молчал – он был мертв. Это был мальчик, он мог бы вырасти в прекрасного, сильного мужчину, может, даже в такого, о каком мечтаете и какого повсюду ищете ты с Жаком, Гийом и вся ваша паскудная шайка педиков. Но он умер, мой сын, плод нашей любви – моей и жены, его не стало. Когда я понял, что он мертв, то сорвал со стены распятие, плюнул на него и швырнул на пол. Жена и мать заголосили, а я вышел из дома. Уже на следующий день мы его похоронили, и я сразу же покинул деревню и пришел в этот город, где Господь наказал меня за мои грехи и за то, что плюнул на распятие. Здесь я и умру. И никогда больше не увижу свою деревню.

Я встал. У меня кружилась голова. Во рту был солоноватый привкус. Комната плыла перед глазами, как в тот первый раз, когда я тысячу лет назад пришел сюда. Я слышал позади себя стон Джованни: «Chéri. Mon très cher [121] Дорогой, мой дорогой ( фр .). . Не оставляй меня. Прошу, не оставляй». Я повернулся и обнял Джованни, глядя поверх его головы на стену, где мужчина и женщина гуляли среди розовых кустов. Он рыдал навзрыд. Казалось, сердце его вот-вот разорвется. Но я чувствовал, что непорядок скорее с моим сердцем. Во мне что-то надорвалось, и я стал холодным, спокойным и отстраненным.

Однако надо было что-то говорить.

– Джованни, – позвал я его. – Джованни.

Он замолчал, весь превратившись в слух. Я невольно почувствовал – и не в первый раз, что отчаяние рождает изобретательность.

– Джованни, – начал я, – ты всегда знал, что когда-нибудь наши отношения закончатся. Тебе было известно, что моя невеста вернется в Париж.

– Ты бросаешь меня не из-за нее, – возразил он, – а по совсем другой причине. Ты так много врешь, что начинаешь верить в свое вранье. А я… сердцем чувствую, что ты уходишь от меня не из-за женщины. Если б ты действительно любил эту малышку, то не был бы так жесток со мной.

– Она не малышка, – сказал я. – Она женщина, и я ее люблю, что бы ты себе ни воображал…

– Да никого ты не любишь! – воскликнул Джованни. – Никогда не любил и впредь не сможешь! Ты любишь только себя, свою чистоту, свое отражение в зеркале. Ты, словно девственница, отгораживаешься от всех, будто у тебя между ног драгоценности – золото, серебро, рубины, может, даже бриллианты! Ты никогда ни с кем этим не поделишься, даже прикоснуться не дашь – ни мужчине, ни женщине. Ты хочешь остаться чистеньким. Ты помнишь, что пришел сюда, благоухая хорошим мылом, таким и уйти хочешь. Ты не можешь перенести, чтоб от тебя дурно пахло – хотя бы пять минут.

Джованни схватил меня за воротничок резким и в то же время нежным движением, удерживая твердо и одновременно ласково. Он брызгал слюной, в глазах у него стояли слезы, на лице четче обозначились скулы, мышцы вздулись на плечах и шее.

– Ты хочешь бросить Джованни, потому что к тебе липнет мой дурной запах. Ты презираешь меня, потому что я не боюсь запаха любви. Ты хочешь уничтожить меня во имя твоих лживых ничтожных нравственных представлений. Но именно ты – безнравственный человек. Самый безнравственный из всех, кого я встречал в моей жизни. Только взгляни, что ты сделал со мной! И все потому, что я люблю тебя. Разве так поступают, когда любят?

– Джованни, прекрати! Ради бога, прекрати! Чего ты от меня хочешь? Я не могу приказывать моим чувствам.

– Что ты знаешь о чувствах? Ты разве можешь чувствовать? Что ты чувствуешь?

– Сейчас я ничего не чувствую, – ответил я. – Просто хочу поскорей покинуть эту комнату. Уйти от тебя, чтобы прекратить эту ужасную сцену.

– Хочешь уйти от меня! – Джованни смотрел на меня и смеялся, а глаза были полны страданья. – Наконец ты честен со мной. А ты знаешь, почему ты хочешь уйти?

У меня все сжалось внутри.

– Я не могу жить с тобой, – ответил я.

– А с Геллой, значит, можешь. С этой круглолицей малышкой, верящей, что детей находят в капусте… или в холодильнике. Прости, я плохо знаком с американской мифологией. Оказывается, с ней ты можешь жить.

– Да, – произнес я усталым голосом. – С ней могу. – Я встал. Меня била дрожь. – Какая жизнь может быть у нас здесь? В этой грязной клетушке. Да и вообще, как могут вести совместную жизнь двое мужчин? А твои разговоры о любви – не желание ли казаться сильнее? Ты хочешь быть главой дома, трудиться до седьмого пота, приносить деньги, а еще хочешь, чтобы я сидел здесь, мыл посуду, готовил еду, убирал и отмывал эту жалкую комнатенку, целовал тебя, когда ты появляешься на пороге, и спал с тобой по ночам, как положено твоей девочке, твоей крошке. Вот чего ты хочешь. И именно это имеешь в виду, когда утверждаешь, что любишь меня. Ты говоришь, что я хочу тебя убить. А ты задумывался, что сам делал со мной?

– Я не хочу делать из тебя мою девочку. Если б я хотел девочку, нашел бы ее сразу.

– Так почему этой девочки нет? Может, боишься? И выбрал меня, потому что духу не хватает бегать за женщинами, которых ты на самом деле хочешь?

Джованни побледнел.

– Ты мне все время говоришь о том, что я хочу, а я тебе – о том, кого хочу.

– Но я мужчина! – заорал я. – Мужчина! Что могло у нас с тобой быть?

– Ты сам прекрасно знаешь, – спокойно отозвался Джованни, – что могло у нас быть. Именно поэтому ты и бросаешь меня. – Он встал, подошел к окну и открыл его. – Bon [122] Ладно ( фр .). , — сказал он и ударил кулаком по подоконнику. – Если б я только мог удержать тебя. Все бы сделал для этого – избил, надел наручники, заставил голодать, только чтобы ты остался. – Джованни снова повернулся ко мне, ветер растрепал его волосы. – Возможно, настанет день, когда ты пожалеешь, что я этого не сделал. – И он погрозил мне пальцем. Этот театральный жест был невыносимо нелепым.

– Холодно. Закрой окно, – попросил я.

Джованни улыбнулся.

– Ты ведь все равно уходишь. Bien sûr [123] Разумеется ( фр.). .

Он закрыл окно. Мы стояли посреди комнаты, глядя друг на друга.

– Не будем больше ссориться, – сказал он. – Нет смысла. Ты все равно не останешься. На французском языке то, что сейчас между нами происходит, называется une séparation de corps [124] Дословно: расставание тел ( фр .). – не развод, а расставание. Ладно, хватит. Мы расстаемся. Но я знаю, ты принадлежишь мне. Я верю, должен верить, что ты еще вернешься.

– Джованни, я никогда не вернусь. И ты это знаешь, – сказал я.