Валентин Курицын - В зареве пожара

Было шумно, весело и жарко…

— Не курить, товарищи! Курить воспрещается, — передавалось в публике.

Клубские лакеи, сгибаясь под тяжестью громадных блюд, то и дело раздвигали толпу, прося посторониться.

Не обошлось дело без курьёзов. В давке один лакей опрокинул соусник. Тёмно-коричневая жидкость залила дорогой туалет молоденькой барыньки, жены какого-то профессора. Кругом засмеялись.

Экспансивная публика подоконников громко обсуждала меню ужина. Сыпались злые остроты.

Полуголодный плебей негодовал на разряженных патрициев, восседавших вокруг стола.

— Однако они не собираются умирать с голода! — громко крикнул здоровенный пролетарий в ситцевой косоворотке, опоясанной широким кожаным ремнём.

Маленький остроносый студентик, целую неделю пробавлявшийся жиденьким чайком с грошовым ситником, негодующе посмотрел на остряка и прошептал соседу:

— Чёрт знает, действительно! Неужели нельзя было обойтись без гастрономии?

Сосед сочувственно кивнул головой.

…Гам в зале между тем усиливался.

После выбора председателя задребезжал колокольчик. Начались речи.

Часть публики, утомлённая духотой, разбрелась по другим помещениям клуба.

По мере того как выступали ораторы, Ольга Михайловна потихоньку расспрашивала мужа, кто именно говорит, популярен ли он в городе и не принадлежит ли к комитету. Ремнев в кратких словах удовлетворял её любопытство.

Наконец, не выдержал и шепнул на ухо:

— Ты, однако, поосторожнее! Здесь ведь всякий народ есть. Лучше не называть фамилий… Нет, положительно отвыкла ты в Швейцарии от наших порядков.

Ольга Михайловна удивлённо подняла брови.

— Ведь публика входила по билетам, так чего же опасаться? Я полагаю, здесь все свои люди.

Ремнев нетерпеливо махнул рукой.

— Далеко не так. Тсс, молчи… сейчас будет говорить представитель эсеров.

— Ах, этот низенький, в студенческой тужурке?!

Красиво выстроенная речь оратора была встречена дружными аплодисментами большей части публики.

Меньшинство презрительно и негодующе зашикало.

Ремнев нахмурился.

— Эх, народ! Смешали ораторов, — досадливо пояснил он жене. — Наши не успели вовремя предупредить, вот и произошло недоразумение. За своего приняли, за эсдека.

— Значит, большинство присутствующих здесь тяготеют к вашему кружку?

— Ну, несомненно…

По мере того, как часовая стрелка приближалась к одиннадцати, температура в столовой поднималась как в буквальном, так и в переносном смысле.

Речи по содержанию принимали агитационный оттенок…

Стояла такая жара, что и ораторы, и слушатели обливались потом. В угловом окне открыли форточку. Волна холодного воздуха поплыла над разгорячёнными головами толпы.

Ольге Михайловне давно уже хотелось пить. Наконец, воспользовавшись тем, что на эстраде затянулся скучный принципиальный спор между представителями двух лагерей, она обратилась к мужу:

— Я страшно хочу пить. Проводи меня в буфет. Там, вероятно, можно будет достать лимонад.

Они с большим трудом выбрались из столовой. Ремневу порядочно пришлось поработать локтями. Чья-то бесцеремонная нога в большом сапоге оборвала Ольге Михайловне оборку платья.

В следующем зале было несколько попросторнее. Зато в буфете происходило настоящее вавилонское столпотворение.

Со всех сторон слышались требования пива, кваса и других прохладительных напитков. Лакеи положительно сбились с ног. Буфетчик, мокрый от пота, с усталым, растерянным лицом, не успевал рассчитываться и выдавать сдачу.

Заглянув в буфет, Ремнев обескураженно покачал головой.

— Ну, в этой сутолоке вряд ли мы добьёмся чего-нибудь. Здесь прямо дым коромыслом идёт!

Он поймал было за рукав пробегавшего мимо лакея, но тот только отмахнулся и промчался дальше, на ходу завинчивая штопор.

Ещё две попытки в этом же роде были также безуспешными.

Ольга Михайловна бессильно прислонилась к стене и обмахивала платком своё раскрасневшееся лицо.

— Ах, Господи! — раздражённо вырвалось у неё. — Какой ты странный, Алексей. Пойди к буфету и возьми сам. Посмотри, как другие делают.

Действительно, некоторые, наиболее нетерпеливые, распоряжались собственными силами: подходили к корзинам, брали бутылки и наскоро, стоя, утоляли жажду.

— Так ты подожди меня, Олли. Я сейчас вернусь.

Ремнев двинулся было к буфету, но на полдороге его окликнули.

— Алексей Петрович, куда это Вы стремитесь? Идите к нам!

Ремнев поднял голову.

Справа на подоконнике сидели две молодые барышни. Перед ними стоял юноша в пиджаке и косоворотке. В правой руке он держал бутылку, в левой — стакан и поочерёдно угощал барышень квасом.

— Идите к нам! — повторила младшая из девиц, худенькая шатенка с бледным продолговатым личиком, к которому очень шла причёска, сделанная по модному, в стиле эпохи Возрождения.

— Здравствуйте, господа! — поздоровался Ремнев, подходя к окну.

— Хотите квасу? — предложил юноша.

— Э, да у Вас есть запасная бутылка! — обрадовался Ремнев. — С вашего позволения я приглашу сюда свою жену. Она прямо умирает от жажды.

— Жену? Какую жену? — удивились барышни.

— Мою собственную. Впрочем, простите, я и забыл, что вы не знаете о приезде жены.

— Ах, так Ваша жена приехала! Вот неожиданная новость! Зовите её сюда, мы будем рады познакомиться с ней.

Ремнев вернулся у Ольге Михайловне.

— Сейчас я встретил знакомых, — торопливо начал он. — Барышни из той семьи, где я имею урок. Публика симпатичная… Они пьют квас. Просили привести тебя, чтобы познакомиться. Пойдём… Девицы без претензий. Славные люди!

— Пойдём, пожалуй…

— Вот, друзья мои! — весело заговорил Ремнев, — знакомьтесь! Моя жена. Нина Константиновна и Гликерия Константиновна Косоворотовы…

Обменялись приветствиями.

Юноша в косоворотке осторожно прикоснулся своей широкой рабочей ладонью к пальчикам Ольги Михайловны и неловко поклонился.

— Евсеев! — отрекомендовался он.

Младшая из Косоворотовых — Ниночка — приветливо обратилась к Ольге Михайловне, указывая на подоконник.

— Садитесь сюда, места хватит. Василий Иванович, раскупоривайте квас… Отчего Вы не были у нас, Алексей Петрович? — продолжала она, повёртываясь к Ремневу.

— Сегодня я был очень занят, Ниночка. Передайте моё извинение папаше. Завтра приду непременно в определённое время.

— А мы уже заботились, не захворали ли Вы… Какое сегодня оживление, как много народу; слышали, как говорил Лангрос? Ах, какой у него удивительный дар слова!

Юноша в косоворотке сердито насупился.

— У Вас, Нина Константиновна, не менее удивительная склонность всегда и всем восхищаться, — с горькой иронией заметил он.