Валентин Курицын - В зареве пожара

Старшая Косоворотова, Гликерия Константиновна, бойкая брюнетка с крупными, несколько неправильными чертами лица, оборвала юношу.

— Молчите вы, Евсеев! Вечно вы придираетесь.

Тот смешался и хотел что-то возразить, но в этот момент из столовой донёсся такой оглушительный взрыв аплодисментов, что разговаривавшие замолчали.

— Господа, пойдёмте туда, — предложил Ремнев. — Сейчас будут читать резолюцию.

Прежде чем они успели дойти до дверей, часть толпы из столовой хлынула им навстречу.

…Жалко и неуверенно раздались звуки Марсельезы.

Песня мало-помалу крепла. Десятки голосов подхватывали мотив.

Нина Константиновна в порыве молодого искреннего чувства схватила сестру за руку и взволновано прошептала:

— Слышите, слышите… Поют!

Ремнев невольно улыбнулся.

— Как Вы ещё молоды, Ниночка! — вырвалось у него с грустным сожалением.

— Я никогда ещё не переживала такой большой радости, — повернула к нему девушка своё лицо, разгоревшееся румянцем оживления.

— Какая сила в звуках этой песни… У меня такое чувство, точно вырастают крылья и хочется лететь…

…Вокруг них шумела и волновалась толпа.

Над головами кружились белые листки, разбрасываемые невидимыми руками.

— Товарищи! Долой… — хрипло выкрикивал кто-то.

Раскаты песни заглушали его слова. Трудно было разобрать отдельные фразы в этом хаотическом гаме…

Мелькали красные, возбуждённые лица…

Десятки рук тянулись к белым листкам.

…Читали жадно, на ходу…

— Та-та-та! — с грозной торжественностью падали звуки.

Казалось, сотни молотков разбивают последние оковы.

…Бледное утро заглянуло в окна клуба.

В столовой было безмолвно, тихо…

На грязном затоптанном полу валялись окурки, клочки прокламаций.

Мебель была беспорядочно сдвинута. Скатерти залиты и скомканы. Виднелись грязные тарелки, пустые бутылки.

Один листок случайно попал в блюдо с остатками соуса.

Выделялись начальные слова текста:

«Тысячи голодных рабочих…»

…Зимние сумерки.

…Время около пяти часов.

В доме Косоворотовых тихо, как и всегда в послеобеденные часы. Старик Косоворотов имел обыкновение после плотного обеда немного вздремнуть.

Младшие члены семьи в это время занимались приготовлением уроков. Гликерия Константиновна обыкновенно уходила в библиотеку или на каток. Ниночка оставалась одна…

Она любила эти часы тихих, серых сумерек, когда кругом в комнатах стоит тишина и никто не мешает ей отдаваться любимым мечтам.

Лампу зажигать ещё рано, да и читать не хочется.

Ещё прошлой зимой, когда она оканчивала восьмой класс гимназии, в это время нужно было развёртывать надоевшие учебники, браться за тетрадки, а теперь она — вольная птица.

Можно спать, сколько ей угодно, мечтать по целым часам, читать книги, взятые в библиотеке. Отец в этом отношении предоставлял ей полную свободу.

…Ниночка стояла около окна маленькой угловой комнаты, служившей спальней для неё и её сестры, и смотрела на улицу. Улица была глухая, с покосившимися серыми домишками, вся занесённая снегом.

На западе, над белыми крышами, медленно угасала зелёная полоска заката.

В синеватом полумраке вдоль улицы вспыхивали огоньки зажигаемых фонарей.

По тротуару мимо окон мелькали фигуры редких прохожих. Баба провезла на салазках бельё. Пробежал мальчуган, ученик из сапожной мастерской. Он зябко ёжился в старой кацавейке и прижимал к груди жестянку с керосином.

Ниночка смотрела на всё это безучастными глазами.

Глухая окраинная улица, на которой находился их дом, была знакома ей с детства. Все эти невзрачные домишки, выцветшие вывески, длинные заборы — давно надоели Ниночке.

…Раньше в часы одиночества, особенно в тихую вечернюю пору, она любила мечтать о ярко освещённых улицах столицы, о которых знала только по описаниям. Она представляла себе оживлённое движение, звонки трамваев, толпы людей с озабоченными, деловыми лицами, стремящихся по панели.

…Грезила о столичных театрах, о мраморных колоннах зал, залитых огнём. На за последнее время мечты Ниночки приняли другое направление.

После банкета в железнодорожном клубе хотелось думать совсем об ином. В ушах ещё звучали зажигающие звуки Марсельезы. Хотелось думать, что её будущая жизнь сложится совсем иначе, не будет похожей на жизнь её старших подруг, вышедших замуж и всецело погрузившихся в будничные интересы мещанского существования.

…Грезилось что-то большое и красивое, далёкое от этой занесённой снегом улицы, от этого уютного особняка, от этой комнатки, в которой всё отзывается ещё впечатлениями детства.

…Совсем стемнело.

Ниночка отошла от окна и зажгла лампу. Мягкий розовый полусвет озарил спальню сестёр.

Обстановка в спальне была самая скромная. Низенькие кровати под белыми пикейными одеялами, открытки и фотографическое карточки на стенах, этажерка с книгами, большой рабочий стол, покрытый чёрной клеёнкой — вот и всё.

Ниночка мельком взглянула на часы, стоявшие на этажерке, в деревянном резном футляре.

— Половина шестого… Скоро папочка проснётся. Нужно будет сказать, чтобы поставили самовар.

Она лёгкой девической походкой прошла через тёмный зал, вышла в коридор и отворила дверь, ведущую в кухню.

Там было темно.

Кухарка тоже сумерничала и не зажигала огня.

— Матрёнушка, пора самовар ставить: скоро шесть.

— Знаю, барышня, знаю…

— Папа сейчас проснётся.

…Ниночка заглянула мимоходом в классную.

Так называлась комната, где жили её младшие братья гимназисты.

— Я не помешаю Вам, Алексей Петрович — я на одну минутку.

Мальчики оставили учебники и посмотрели на сестру.

— Ты, Нинка, разве не пошла на каток? — спросил один из них.

— Нет… Вы скоро кончите? Сейчас подадут самовар.

— Сейчас кончим, — ответил за своих учеников Алексей Петрович.

— Вы останетесь с нами чай пить? — обратилась к нему девушка.

— Спасибо, Ниночка. Сегодня у меня много дела. Нужно идти домой.

— Жаль. Я хотела поговорить с Вами, спросить Вас. Там у Богданова есть одно место, которое мне не совсем понятно… О прибавочной стоимости.

— Завтра я постараюсь разъяснить вам, а сегодня, ей Богу, некогда.

Ниночка протянула ему руку.

— Ну, что же делать. До свидания. Кланяйтесь от меня Ольге Михайловне.

…В прихожей Ниночка наткнулась на сестру, только что возвратившуюся с катка.

— Что это у нас так темно? Отчего не зажжёте лампы? — спросила Гликерия Константиновна.

— Папа ещё спит… Подожди, я сейчас принесу спички.

— Ничего, я уже разделась. Чай готов?

— Сейчас подадут самовар.

Гликерия Константиновна прошла в спальню. Щёки её еще розовели от вечернего холода. Глаза блестели весело и возбуждённо.