Марина Кудимова - Бустрофедон

Неотвратимость смерти начисто избавила от страха заразы, и она провела у Гелиной постели оставшиеся дни. Геля бредила и в бреду картавила, как ее неизвестно куда подевавшийся, а скорее всего, погибший избранник. За несколько часов до конца сознание ее прояснилось, и она прошептала:

— Хеллертшу расстреляли. Она с нами была. Ушла с нашим обозом.

— За что?! — вырвалось из сердца, как будто она не знала, что на войне убивают не «за что», а «потому что».

— За пособничество немцам, — слабо усмехнулась Геля.

Никаких немцев, кроме Икавица, так и оставшегося при больнице, в обозримых пространствах давно уже не было и в помине.

Геля умерла тихо, и смерть превратила ее было потерянную в скитаниях хорошенькость в дивную красоту, но та на глазах стала блекнуть, расплываться, как пере-проявленное фото. Обмыли и обрядили Гелю своими силами. Сестра нашла на рынке Ибрагима, торгующего институтской фаянсовой посудой, и магометанин похоронил искательницу приключений в дальнем углу православного кладбища. Отпевание провели заочно, чтобы не привлекать внимания. Никто от Гели не заразился. Очевидно, горе вырабатывает более сильный иммунитет, чем любая вакцина. Сколько потом она ни искала могилу, найти даже следов всхолмия так и не удалось. А на кладбище с тех пор нашли покой и мать, и сестра, и вот теперь царицынский казак.

«Кажется, я и с этим начинаю смиряться. Слава богу за все!» — подумала она и поплелась обратно на Карлушку, бормоча: «Крестьян раскрестьянили, казаков расказачили, институток разынститутили, проституток распроститутили». Она понимала, что полуотчетливое бормотание под нос есть один из признаков старости, но это ее уже не расстраивало.

Сухой тополиный пух, заметаемый ветром во все углы, походил на пенку от варенья. Только очередность варки, вопреки изменчивости мира, хранила несменяемость. Первенство держала виктория. Созревание виктории и поступление на рынок ведрами и вроссыпь, как ничто другое, знаменовало полную победу лета. Зимой закупался сахар в его песчаном изводе. Накопить следовало приличное количество, сберечь кульки из темно-пегой бумаги от грызунов и подмокания, притом что в одни руки давали по два килограмма. Важнейшей деталью подготовки была чистка таза — в идеале медного, прошедшего закалку нескольких нагревательных приборов и минимум трех поколений варщиц.

Затем следовало смиренное пережидание, пока младшие наедятся сырой ягоды до отвала. Оставшееся после отвала мыли в трех водах, терпеливо сушили на полотенцах. На обрывание чашелистиков поднимали всех живых. Засыпали викторию собранным всеми правдами и неправдами сахарным песком и оставляли под теми же полотенцами, на которых она сохла. Больше всего Геля любила данный этап, потому что пресыщение как раз проходило, и по мере пускания сока можно было украдкой глотнуть на глазах пурпурнеющих ягод и вытереть с подбородка, пока не стекло на платье, капли тяжелого кровавого сиропа.

Викторию ни в коем случае нельзя было помешивать, но непременно потряхивать — иначе ягоды получатся не одна в одну и все пойдет насмарку. Главной целью варки — трехступенчатой, с дотошно хронометрируемыми перерывами — являлась первозданная целостность, неразваренность ягод, которые к тому же обязаны были сохранить природный цвет. Царицей стерилизации банок безоговорочно почиталась Бабуль. Варенье в банки не шлепалось, но ягоды плавно лились в лавине сиропа и укутывались одеялом, как простуженные. Собранный за время термической обработки запах струился из-под одеяла в течение суток. Никаких закатываний впрок Бабуль не признавала, твердо стоя на позиции разумной достаточности: варить столько, сколько в силах семья съесть за зиму. Ни единожды не разражалась катастрофа засахаривания или заплесневения, хотя банки закрывались всего-навсего бумажками, нарванными из Гелиных тетрадей.

За викторией следовала вишня. Членам семьи раздавались вымытые и облитые перекисью водорода головные шпильки — с непременным рассказом о золотой волшебной вишневой шпильке бабушки, утерянной силою исторической реквизиции. Под неторопливые разговоры, а к концу в полном безмолвии из вишневого мяса изымались косточки. Пальцы покрывались теперь вишневой венозной кровью, Геля старалась как можно дольше не смывать следов шпилечной расправы и ходила, как леди Макбет. Вишню в процессе сиропопускания можно было перемешивать. Ягода простая, северная, она, в отличие от виктории, капризами не отличалась, хотя варилась так же в три приема. Крыжовник, смородина и слива составляли промежуточный период, хотя варка желтой сливы завораживала Гелю последующим икряным золотистым желированием.

А вот изготовление варенья из ранеток, которые Бабуль и, как выяснилось, весь Двор неизменно называли райскими яблочками, пропустить было настоящим преступлением против себя же самой. Каждое яблочко прокалывалось по всей сердцевине обтертой одеколоном иголкой. Сироп варился отдельно с добавлением лимонной кислоты из квадратненьких бумажных пакетиков. Им, тщательно и бережливо собираемым половником по краям таза, ранетки поливались в течение всей варки. Но особую ценность представляли хвостики. Потеря хотя бы одного яблочного хвостика повергала Бабуль в отчаяние. И впоследствии есть это варенье полагалось приличным, держа плод за хвостик, хотя, надо признать, райские яблочки подавались только в особых случаях и только при гостях. Варенье это было прозрачно, как горный родник, а чистоплотное выплевывание зернышек и пленок в ложечку лишь добавляло старинного очарования. Яблочки выделялись мармеладной мякотью цвета фрез, похожей на подживающую после схождения струпа коленку.

Но особенно Геля любила варенье из айвы, привозимой азербайджанцами с маслеными глазами и халвовой речью. С Гелиной младенческой оговорки пошло обыкновение называть его «айвинское». Жесткая и совершенно несъедобная в сыром виде, покрытая пушистым налетом, похожая одновременно на яблоко и грушу из папье-маше, айва поддавалась варке труднее остальных плодов. Она и резалась с мозольной натугой на обязательно крупные дольки в форме молодого месяца и варилась с ванилином, лимоном или корицей, а сироп делался из отвара кожуры. Бабуль утверждала, что айву нельзя употреблять певцам и ораторам, потому что от нее сохнет голос, но ни тем, ни другим Геля пока не стала, и ее больше поражало, как дольки, теряя шершавую желтизну, превращаются после Бабулиных манипуляций в рубиновые, матовые, облитые более светлым ферраллитным пламенем деликатесы. Самое интересное, что во Двор хлеб с вареньем не выносили. Высшим шиком и предметом зависти был ломоть, посыпанный сахарным песком, политым, в свою очередь, водой изо рта и от этого посеревшим и потяжелевшим.