Уарда Саилло - Отступница

Дверь закрылась, и у меня появилось такое чувство, будто какой-то странный призрак покинул наш дом. Мои кузины набросились на меня с расспросами о женихе, но ни на один из вопросов я не могла ответить, поскольку вообще не знала этого человека.

В тот вечер я едва смогла заснуть. Во что же я ввязалась? Для меня это было все еще шуткой. Но кувейтец, казалось, воспринимал все очень серьезно.

Он выразил желание регулярно встречаться со мной в последние дни своего отпуска, однако попросил, чтобы я надевала не короткую юбку и прозрачную блузку, а закрытую джеллабу и шелковый головной платок. К сожалению, таких вещей у меня не было. И однажды он появился передо мной с пакетом, в котором лежала подходящая, на его взгляд, одежда. А к ней — туфли на высоком каблуке, поскольку он считал, что дамы должны носить именно такую обувь.

Чего-либо другого я от араба и не ожидала. Я лишь удивлялась, что он вообще сделал мне предложение. Мини-юбка, распущенные волосы, родителей нет. Он даже ни разу не задал прямого вопроса, девственница ли я. Поэтому я сама ответила ему на этот незаданный вопрос.

— Если вы раздумываете, являюсь ли я все еще девственницей, — сказала я, — то могу вас заверить, что ответ положительный.

Я сочла, что при данных обстоятельствах тоже могу себе позволить высокопарно изъясняться на арабском литературном языке.

Я надела эти вещи всего один раз, но платок не повязала на голову, а скромно накинула на плечи. Затем я подарила их своей тетке. И с того момента она прониклась к кувейтцу еще более теплыми чувствами.

В наших встречах не было ничего особо романтического. Я показала кувейтцу базар, и он предложил угостить меня колой. Пытаясь выглядеть подобающим образом, я надела в тот день довольно длинное платье. Он рассказал мне о своей жизни в Кувейте. По-видимому, после развода он все еще жил в большом доме своих родителей, где в его распоряжение было предоставлено целое крыло, и он был уверен, что мы с его матерью обязательно подружимся.

Я все время надеялась, что он хоть раз поцелует меня по-настоящему. Это показало бы, что он хочет меня. Но поцелуи до свадьбы, казалось, были для него чем-то немыслимым. Самым сильным проявлением его чувств стал сдержанный поцелуй в лоб.

И то неплохо.

А затем ему пришлось возвращаться в Кувейт.

Мне было ясно, что я отнюдь не влюблена в него. Его поведение казалось мне слишком непривычным. Но он был симпатичным и интересным молодым человеком, который, возможно, мог стать моим спасением. Все, что угодно, было лучше, чем жизнь с людьми, называвшими себя моей семьей.

Было запланировано так, что он женится на мне через несколько месяцев в Агадире. Он собирался устроить большую свадьбу, на которую хотел привезти своих родственников, чтобы представить их моей семье. Это меня несколько обеспокоило. Я рассказала ему, что моя мать умерла, но не сказала, что ее убил мой отец, за что сейчас он сидит в тюрьме.

Мне стало легче, когда кувейтец улетел. Появилось немного времени на размышление. Но он присылал мне письма, фотографии и стихи собственного сочинения. В одном письме он упомянул, что уже подготовил мне комнату в отцовском поместье и покрасил стены в розовый и лиловый цвета, чтобы я жила там как принцесса. До сих пор я никогда не представляла себя в розоволиловых помещениях, но я бы к этому привыкла. Он хотел поехать в свадебное путешествие в Париж и в Италию, в места, о которых я до сих пор даже не решалась мечтать. Но были и некоторые мелкие загвоздки. Он спрашивал меня в своей обычной вежливой манере, не могла бы я в будущем носить юбки, которые закрывали бы мои колени. И что очень важно, отлично изучила бы арабскую, французскую и немецкую кухню. Он с удовольствием профинансирует мою учебу на соответствующих курсах.

Я находила все это несколько навязчивым, но одновременно это мне и льстило. Что могло быть лучше для меня, чем сочетаться законным браком с правоверным мусульманином, который, казалось, был весьма зажиточным и хотел носить меня на руках? С другой стороны, у нас в Марокко много рассказывали о гаремах арабов в Утренней Стране — как бы не оказаться на чужбине третьей или четвертой женой.

Однако подобные мысли особо меня не занимали. Я была так увлечена своей новой работой, что у меня не оставалось времени мечтать о своем будущем. У меня к тому же было несколько друзей по переписке. Был один итальянец, который ради меня усердно бегал на почту, один француз и один марокканец из Касабланки. Чем больше времени проходило с момента отъезда кувейтца, тем бледнее становилось его очарование.

И оно окончательно поблекло, когда некий Вальтер из Мюнхена стал постоянным посетителем в ресторане «Голден Гейт».

Вальтер жил в гостинице «Сафир-Европа» на другой стороне улицы. Каждое утро ровно в десять часов он появлялся на террасе «Голден Гейт» и заказывал свежевыжатый апельсиновый сок и эспрессо. Вальтер был моим посетителем, он желал, чтобы его обслуживала только я, потому что я якобы лучше всех готовила апельсиновый сок. Я брала сок не из графина, а готовила свежий и никогда не разбавляла его водой.

Наши разговоры ограничивались самым необходимым.

— Бонжур, мсье, — говорила я.

— Бонжур, мадемуазель, — отвечал он.

Затем он делал заказ, и я обслуживала его.

— Мерси, оревуар.

И он исчезал.

Так продолжалось несколько дней, пока в феврале не случилось нечто неприятное.

Полицейские ворвались в ресторан и потребовали от персонала предъявить паспорта. Они хотели проверить, не имеют ли дело с алкоголем лица моложе двадцати двух лет. Это в Марокко запрещено.

Конечно же, я попалась в эту облаву. Мне только исполнилось девятнадцать лет, а я подавала пиво посетителям на террасе.

— Вам не разрешается здесь работать, — заявили полицейские.

— Почему нельзя?

— Потому что вам только девятнадцать лет, а в этом ресторане продаются алкогольные напитки.

— Ну и что, — сказала я, — я, может быть, и подаю алкоголь гостям. Но я сама еще не выпила ни глотка.

Но полицейским было все равно.

— Пожалуйста, соберите свои вещи и покиньте ресторан.

Я пришла в ужас.

— Что?

— Пожалуйста, возьмите ваши вещи и покиньте ресторан, — повторили полицейские. — И немедленно, иначе мы заберем вас с собой.

Я начала плакать.

— Вы лишаете меня работы, а потом спрашиваете, почему мы, девочки, занимаемся проституцией. С ума можно сойти!

Слова «с ума сойти» не понравились этим мужчинам.