Альберт Бехтольд - Петр Иванович

Теперь уже заулыбался Ребман:

– Боже упаси, – говорит он, – у нас есть свой язык, который немцу вовсе непонятен!

Его просят сказать несколько слов.

Ребман качает головой:

– Это не для русского уха, довольно грубый хрипливый язык захолустья.

Но он все же прочел первое четверостишье из «Вечерней песни» Самуэля Плетчера, это звучало так:

– Это не очень подходит к атмосфере нашего праздника, так что прошу меня извинить.

Но Батюшка восторженно откликнулся в ответ:

– И вы называете это хрипливым языком? Да это же музыка!

Гуляние продолжалось до трех часов утра. Затем «старики» отправились почивать, а для молодежи освободили пространство: столы и стулья сдвинули к стене, и, когда все общество расположилось на них, раздался голос:

– Через пять минут выключаем свет!

Ребман быстренько повесил свой красивый жакет, который он перед этим отдал в глажку с паром, у выхода рядом с пальто, нашел укромный уголок и еще до того, как выключили свет, задремал.

Но ненадолго: все вокруг разговаривают и вертятся по сторонам, так что не найти покоя.

Тут он поднялся, переступая и спотыкаясь о множество мужских и женских ног, пробрался к выходу и выскользнул из дома на улицу.

Здесь он увидел одинокую фигуру: Женя! Она тоже не смогла оставаться в этой суматохе.

– Прогуляемся? – предложила девушка.

– С удовольствием.

Они вошли в переулок.

– Вы не боитесь? – спросил Ребман. – Здесь слышны каждый шаг и каждое слово!

– Нет, но там внутри я уже почти начала бояться. Пришли люди не нашего круга, из Лялиных соседей. Мы пригласили их только для того, чтобы они тоже могли досыта поесть. Конечно, их поведение объяснимо и даже простительно. Но я бы не хотела, чтобы моя свадьба была такой.

Она опирается на руку Ребмана, и так они идут какое-то время.

Ребман говорит:

– Но замуж выйти вы бы хотели?

– А как же, кто же этого не хочет? Ведь нет ничего прекраснее в жизни, чем любящая семья. Для меня, по крайней мере. Разве вам бы этого не хотелось?

Ребман молчит.

И вдруг он с ужасом услышал собственный голос:

– Хотелось бы, но только если бы рядом были вы!

Женя не говорит ни слова. Только сжимает ладонь своего спутника.

Вот и все. Ни радостных объятий, ни пьянящего чувства, когда почва уходит из-под ног, – что и говорить, Ребман совсем иначе представлял себе подобное объяснение.

И тут его точно гром поразил, словно вспышка молнии озарила все беспощадным светом. В один миг он совершенно протрезвел и пришел в себя.

И видит он не небо, нет, а бездну, которая разверзлась перед ним: «Теперь я связан навеки, и вынужден буду до конца моих дней оставаться здесь, в этой стране, которая со всем прекрасным, что в ней есть, все же не станет моей настоящей родиной. Никогда он не понимал себя так ясно, как стало теперь, после того, как решение было принято и пути назад уже не было. О Жене он не думает вовсе, все его мысли только о родине, о настоящей почве под ногами, где бы он мог по-настоящему прорасти и которую он теперь безвозвратно утратил. И это открытие, словно гора, обрушилось на него и почти раздавило.

– Ты такой тихий! – услышал он вдруг Женю.

Ребман глубоко вздохнул и совсем ослабевшим голосом пробормотал:

– Эта свадебная неразбериха меня совершенно сконфузила.

Перед тем как вернуться, они условились никому ничего не говорить, а то суеты хватит еще на неделю.

– Лучше подождать, – говорит Женя, – пока у всех не прояснится в головах.

«Да, лучше подождать», – думает Ребман. «Утро вечера мудренее, может, все еще изменится. А теперь я ужасно устал. Вот почему приходят мрачные мысли. Ведь со мной так всегда бывает».

Но ни завтра, ни послезавтра ничего к лучшему не изменилось. При всей его симпатии и прекрасном отношении к Жене, одна мысль о том, что он должен на ней жениться, вызывает в нем ледяную дрожь, которая мертвенным холодом спускается по позвоночнику, парализуя все его тело.

Когда он думает о Шейле, – Ольга не в счет, – то вспоминает то внутреннее ликование, которое охватывало все его существо, как только он замечал ее приближение. Если бы она тогда в Купеческом саду в Киеве прямо сказала ему, что именно рядом с ним она хотела бы провести все дни своей жизни, – он от счастья подпрыгнул бы до небес. Даже теперь при этой мысли его захлестывает безотчетная радость.

Это положение вещей угнетает его больше, чем любые ранее пережитые им злоключения. При всех заботах, трудностях и нуждах, что мучили его прежде, всегда находился выход, а теперь его не стало: «У меня нет дороги назад, с Женей я не могу так поступить. Но и женитьба для меня тоже невозможна». Он совершенно раздавлен: того счастья, которое переполняет сердце жениха, нет и в помине.

Он должен поговорить с Михаилом Ильичем, нужно его застать! Весь день он просидел на телефоне, набирая один номер за другим.

– Что-нибудь важное? – спросил его друг. – А то у меня как раз дел по горло…

– Да, это очень важно, иначе я не решился бы тебя беспокоить.

– Тогда приходи вечером в кружок. Скажем, около десяти. Ты ведь знаешь, как меня там найти. Но не обещаю, что тотчас смогу…

– Это неважно, я подожду, если нужно – хоть до утра.

– Хорошо, условились. И знай: больше десяти минут, в крайнем случае, четверти часа – но не русского, а астрономического времени! – уделить тебе не смогу.

– Я не задержу тебя дольше необходимого. Спасибо! И до встречи!

Вечером он поехал к товарищу. До этого еще просидел в кафе на Лубянской, где Ларионович вновь играл для него концерт Лало для виолончели. Но он не мог по-настоящему слушать музыку: все думал о том, что скажет Михаилу Ильичу, чтобы тот за несколько минут смог понять суть дела. В конце концов он записал тезисы и выучил их наизусть, как школьник, который боится, что запнется и не сможет довести мысль до конца.

Михаил Ильич только с удивлением взглянул на друга:

– Мы тут ведем борьбу за новый мир, а он снова приходит со своими любовными драмами!

Но когда понял, что Ребман и вправду попал впросак, то сказал, по своему обыкновению, решительно и уверенно:

– Жениться вопреки сердечному порыву, такому человеку, как ты? Это выше моего понимания! Возможно, этот брак и не был бы несчастным, но скучным – наверняка. Влачить обывательское существование, без жизненных контрастов и конфликтов, безо всякого напряжения – нет уж, увольте! И потом во всю жизнь не создать ничего своего, не заработать самому, жить только на приданое жены, как мелкий рантье, которому приходится дрожать над своими мизерными процентами? И о родине: Россия или Швейцария? То, что в такой момент ты вообще думаешь о подобных вещах, – верное доказательство, что здесь что-то не так. Если мужчина действительно любит женщину, он долго не раздумывает над тем, в каком уголке мира он смог бы с нею жить, он просто счастлив и доволен, когда она рядом. Так мне видится это дело, и, кажется, я прав.