Альберт Бехтольд - Петр Иванович

Нет, Ребман определенно не хочет в деревню. Чем ему там заняться? И со свадьбой не стоит торопиться – время терпит. Иногда ему даже хочется не быть обрученным. Размеренная семейная жизнь, которую вели Карл Карлович и Женя со всем их окружением, не импонировала ему вовсе. «Я хочу быть свободным, хочу быть сам себе господином, независимым хозяином, а не мужем своей жены!»

Ольга начала дразнить его расспросами о том, есть ли уже у его невесты подружка? А то ведь она готова:

– Что ты, собственно говоря, хотел всем доказать, когда привел ее в клуб? Какую славную мамашу нашел себе мальчик!!!

И тогда он сердится, но не на Ольгу, а на Женю, не показывается ей на глаза целую неделю – они так и не переехали в деревню, это оказалось не так-то просто – а когда появляется, то у него на все есть отговорки, благо, в такие времена, как нынче, их нетрудно придумать.

И с табаком он уже не торопится. Анюта его не выдаст. После экспроприации дома квартира записана на ее имя. А более надежного места, чем гнездышко коммунистической начальницы, для хранения товара и не придумаешь. «Я подожду, пока он наберет ту цену, на которую я рассчитывал, и тогда начну распродавать. На жизнь мне пока хватает, хотя с каждым днем и становится все труднее».

После переворота единственное ухудшение в жизни Ребмана состоит в том, что продукты питания приходится еще более строго рационировать: обыкновенные люди, а по-новому, «буржуи», не получают почти ничего, тем временем черный рынок с каждым днем становится все более дорогим и опасным предприятием. Как-то утром за Николаевским вокзалом они с Ниной Федоровной раздобыли мешок муки: пуд стоил целое состояние, но они заплатили сполна и со всеми возможными предосторожностями, словно тайное сокровище, донесли до дому. Теперь она печет раз в неделю хлеб, и Ребман получает свою долю – положенные ему два фунта. Сперва он хотел больше, ведь двух фунтов на целую неделю ему никак не хватает. Порой, когда в течение двух дней, например по праздникам, закрыты все рестораны, ему приходится жить только на чае с хлебом.

Но Нина Федоровна покачала головой:

– Этой муки нам должно хватить до Рождества, я вам не дам больше, чем получают в день все наши!

Ребман пообещал позаботиться о том, чтобы достать поскорее еще муки:

– Пеките больше на мою долю!

– Ничего не выйдет, я вам больше не дам, не то у вас к концу месяца куска хлеба не будет, чтобы прокормиться в праздничный день!

Однажды раздался телефонный звонок из пасторского дома: они едут в деревню, не желает ли Петр Иванович отправиться с ними?

– В деревню? А что мне там делать?

– Этого я вам по телефону сказать не могу…

И тут же разговор прервался, и Ребман помчался туда на трамвае, и как раз поспел вовремя.

– Что это с телефоном творится? – спросил он. – Каждый раз связь прерывается именно в тот момент, когда нужно сказать что-то важное. Со мной так уже несколько раз было. Однажды в моего собеседника даже стреляли прямо во время нашего разговора по телефону.

Ему ответила старшая дочь:

– А вы до сих пор не догадались? Они же прослушивают все разговоры. Ну идемте же, не то еще пропустим наш поезд.

– А куда мы едем, позвольте узнать?

– Туда, где мы уже бывали. Шевелитесь же, наконец!

– Нет, просто так, неизвестно куда, только чтобы прогуляться, я не поеду, у меня много других дел. Так куда мы едем?

– В Болшево, если вы непременно хотите знать!

В таком случае Ребман согласен: с Болшево связаны его самые лучшие воспоминания. Когда у него еще был дом, и он не имел понятия ни об обручении, ни о женитьбе, ни о спекуляции и прочих вещах, он был там счастлив, как никогда после.

На вокзале у окошка очередь – проезд по железной дороге снова стоит денег. А в вагоне такая толчея, словно нынче большой праздник. Все спешат за город, как будто там невесть какая красота и изобилие. И у каждого под пальто спрятан мешок или старая дорожная сумка.

На душе у Ребмана стало вдруг так тоскливо… Сколько же раз он проезжал по этой дороге чудесными летними вечерами, которые здесь, в Москве, такие долгие, домой, к своим на дачу. Там его всегда встречали с радостью. Они подолгу гуляли, после дождя ходили за грибами. А утром – снова на поезд с одной только мыслью: хоть бы скорее наступил вечер, а лучше воскресенье, когда можно целый день оставаться дома! А теперь у него ничего этого нет, и уже никогда не будет, по крайней мере, с этой семьей.

По дороге люди начинают высаживаться, но лица их далеко не такие веселые, как летом, когда они жили за городом на дачах.

В Болшево они сошли с поезда. Перешли через пути, прошли лесом по дороге, которую они так хорошо знают, мимо дома прислуги и господской усадьбы вниз к речке, где Ребман, помнится, затащил старшую дочку пастора в воду прямо в белых туфлях! Потом через поле, до той самой деревеньки, откуда родом няня. Там до сих пор еще живут ее родственники. К ним они приезжают, чтобы передать привет от няни и кое-какие гостинцы: немного чаю, сахару и махорки. Их гостеприимно встречают, приглашают к столу – в этом, собственно, и состоит цель поездки. Подают щи с мясом, кашу с соленым маслом, пирожки с рубленым яйцом. И топленое молоко. На столе столько всего, что глаза разбегаются. И четверо изголодавшихся молодых едоков угощались от души, и такими чудными вещами, которых они не то что много дней, а годами не видали. Ребмана, правда, так же потчевали, когда он бывал в гостях у невесты.

Он говорит:

– Теперь мы не только утолили голод, но и запасов нам хватит на неделю.

На обратном пути в поезд подсаживались такие же «паломники», все с полными мешками или сумками под мышкой. Когда он уже вечером вернулся домой, то почувствовал, что снова голоден, как волк. Весь ужас в том, что настало время, когда чувство голода стало постоянным спутником человека: ни о чем, кроме еды, думать невозможно, и ты готов стучаться во все двери в надежде, что удастся раздобыть хоть что-нибудь съестное. Ребман спустился в кафе и с трудом дождался, пока перед ним поставили его скромный заказ: две тонкие, словно листочки, котлеты из моркови и тертого картофеля с кожурой. Таким прежде только свиньи лакомились. Но он налетает на это блюдо, как щука на карася. Выкладывает за этот «деликатес» сорок рублей и встает из-за стола еще сильнее проголодавшимся.

Тогда он вспоминает старые времена, когда дома он не хотел есть говядину, или шпинат, или перловый суп, ковырял в тарелке и рассматривал ее содержимое так, словно там плавали опилки. Мать говаривала в таких случаях: «Придет время, и ты будешь с радостью вспоминать те дни, когда ты мог все это иметь!» А он ей обещал никогда не привередничать и всегда благодарить Господа, когда будет есть вдоволь, даже если только хлеба или картофеля.