Альберт Бехтольд - Петр Иванович

– Ты все понял, парень? – спрашивает он уже в который раз, показывая на доверху загруженный фургон, который выглядит точь-в-точь как при переезде. Не больше и не меньше. – Кто тебя нанял, откуда и куда и для чего едешь, ты знать не знаешь: мол, меня наняли на три часа, сразу расплатились – и конец. А если спросят, откуда же ты знал, куда ехать, то что ты скажешь?

– Так наниматель ведь ехал рядом: а тут на тебе – пропал куда-то!

– Хорошо. Молодец. А если спросит, что везешь?

– Да ну, барин, видно же сразу: переезжают люди, тут нечего долго выспрашивать!

– Ладно-ладно. Это так, на всякий случай… И вообще, поезжай помедленнее! Время от времени останавливайся! Смотри, все ли на месте и в порядке ли веревки! Понял?

– Понял.

– Ну, трогай потихоньку! Только я не пойду рядом, пойду впереди. А ты, если захочешь остановиться, кричи: «Тпру!», словно тугоухий. Уж я буду знать, что делать.

Больше часа продолжался этот «переезд» по запруженному транспортом городу. Ребман еще приказал ломовику ни в коем случае не отставать. Кроме того, во время одной из остановок он велел ему не выезжать на главную улицу.

– Поедешь так, как тебе сказано!

Когда показался первый милиционер, у Ребмана чуть сердце не выскочило. Он подбежал к первой попавшейся витрине, остановился около нее и начал наблюдать происходящее в отражении. Все прошло благополучно. Переезжать нынче стало модно, особенно с тех пор, как шикарные господские дома открыли для пролетариата.

Они проехали всю Тверскую, самую длинную и оживленную улицу Москвы, мимо десятка милиционеров, один раз даже мимо несущейся колонны – ничего не случилось. Тут Ребман совсем обнаглел: идет себе в нескольких шагах от фургона, не останавливаясь больше перед витринами, только оборачивается время от времени.

Вдруг на Театральной площади послышался громкий окрик: «тпрру!» Он мигом прижался к ближайшему подъезду. «Вот оно», – подумал он, ему сделалось дурно при одной мысли о ста двадцати тысячах рублей и о том, что может случиться, если ломовик от страха позабудет все, чему его учили.

Но тут извозчик снова тронулся. Глазами он явно искал Ребмана.

«Ну я и осел! – пронеслось у Ребмана в голове. – Обо всем подумал, кроме одного: какой подавать знак, если остановят, а потом отпустят. Я даже не уверен, следит ли еще за ним милиционер».

Он пропустил фургон вперед себя. Затем вышел из подъезда, как будто жилец.

Между тем ломовик снова остановился, закурил одну из тех папирос, которые он получил перед отправлением, – хоть они и были третьесортные, но для него, ничего кроме махорки отродясь не курившего, это была неслыханная роскошь, – и, как бы невзначай, смотрит по сторонам. Якобы случайно замечает своего заказчика. И едет себе дальше.

«Если бы я только знал, что еще произойдет и чего опасаться», – думает Ребман, проходя мимо, и начинает громко кашлять. Но ломовик ведет себя так, словно он и вправду плохо слышит, и продолжает движение. Проверяет, все ли на месте, хорошо ли держат веревки.

Вот они уже подъехали к Лубянской площади, уже почти у цели.

Снова остановка. Ребман увидел, как милиционер поднял руку. Когда он осмотрелся, то понял, что этот знак относился не к кому иному, как к его ломовику! Теперь он уже не прячется, он смотрит издалека и видит, как возница побежал назад, чтобы поднять упавший сверток. И едет дальше.

Потом, когда они уже остановились у нужных ворот и в награду за хорошую работу было получено сто рублей чаевых и две пачки папирос, извозчик рассказал, что он ни на минуту не упускал барина из виду.

– А ты видел, как я исчез там, на Театральной?

– Ясное дело! Даже видел, как вы зашли в подъезд, пока я мимо проезжал. Потом мне пришлось остановиться, потому как я не знал, куда дальше ехать.

– Да-да, верно, это была моя ошибка. А что случилось потом, перед театром?

– Поклажа сползла. И полицейский, – да, полицейский, он так и говорит, – помог ее выровнять!

Такого плутовского выражения лица, как в тот момент у этого парня, Ребман еще в жизни не видывал.

– А на Лубянке?

– А там у меня сверток с табаком…

– Каким еще табаком, откуда ты знаешь, что это был табак?!

– Как откуда? Я табак унюхал сразу, еще когда мы только загружались! А на свертке, который я на Лубянской площади потерял, еще и написано было «Майкапар, первый сорт». Нет, не потерял, я слышал, как он упал, но подумал: не станем же мы подбирать на дороге остатки. А потом – и это он сказал с дьявольской усмешкой, – сама полиция помогла нам доставить все в целости и сохранности! Пока они еще новички, они все покладистые, так было и с Николашкиными. Это все одного поля ягоды, с ними держи ухо востро, лучше не попадаться под горячую руку…

Однажды, вскоре после «переезда», в польской кондитерской Ребман встретил Елизавету Юльевну.

– Что это с вами, – воскликнул он, – неужели прогуливаете службу? Или у вас отпуск?

Она рассмеялась:

– И то и другое.

– Как это?

– А вы разве ничего не знаете?

– Откуда же мне знать, я ведь уже давно позабыл о том, что на свете существует «International».

– Существовал!

– Что это значит?

– Как же, нас ведь «национализировали».

– Национализировали «International Trading»?

– Именно, но не сверху. Это Иван Михайлович затеял перемены, мы же, как всегда, остались в дураках… В общем, в одно прекрасное утро фирма стала принадлежать нам.

– Кому это «нам»?

– Ее сотрудникам, кому же еще?

Ребман даже повысил голос, и на него уставились все посетители, а их было немало:

– Да расставьте же, наконец, все точки над «i»!

– Именно так мы и поступили. Ровно через месяц все это великолепие закончилось. Мы не получали больше товаров и не знали, где их доставать. У вас хороший нюх, вы вовремя оттуда ушли.

– Так, а что же шеф?

– Он снова занялся своим прежним ремеслом: работает вЧК.

– Я имею в виду не Ивана Михайловича, а настоящего шефа фирмы, Николая Максимовича, он-то где?

– Уже давно за границей. «Уеду в Англию, – сказал он в то самое утро, когда это все случилось. – О России я более ничего знать не желаю».

– А фабрика?

– Она принадлежит теперь тем, кто на ней работает. Они единственные оказались в выигрыше и могут нынче посмеяться: им достались и станки, и помещения, и склады. Хоть кто-нибудь выиграл от всей этой истории – тот, кто этого и вправду заслуживал.

– А вы?

– Я? Я снова служу на старом месте. Работаю на «государство». Это одна из первых фирм, которая… Но мне все равно, главное, чтобы исправно платили жалованье. Да и работать там приходится не больше, чем у Николая Максимовича.

Она отпила глоток чаю. Немного поела. Потом сказала:

– А вы все еще предпочитаете оставаться здесь, во всей этой неразберихе?