Юрий Чернов - Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге

Эх, Соколов, это он мне мозги забил: «Власти пришли». Да какие это власти, хуже мужиков деревенских наследили, один так и вовсе темный невежа — из носа сопли двумя пальцами фырть на пол. У нас, в Вертушине, порядочный крестьянин и на конюшне такое не сделает.

Слава богу, всему есть конец. Напаскудили, как могли, ничего не нашли, засобирались восвояси. Золото, что ли, искали или деньги?

Подошел ко мне бесстыжий, который сродственником назывался, от усердия морда красная, глаза свои злые выпучил:

— Выкладывай, где что хозяин прячет? Слышишь?!

Я отвечаю:

— Слышу, не глухая, бог миловал. А прятать моему хозяину ничего не надобно, он не ворует. И по чужим квартирам не шастает. Он человек порядочный…

С чем пришли эти власти, с тем и ушли. Им что?! Это нам, бедным, от власти одни напасти. И хуже всех мне. Ну что я, старая дура, скажу Павлу Карлычу?

Он вернулся перед вечером усталый, но довольный. Поездка оказалась удачной. Цераский, правда, колебался — отпускать или не отпускать, повод для отлучки действительно был жидковат.

— Зачем вам искать новое место для практики студентов, — недоумевал он, — если нас старое вполне устраивает?! От добра добра не ищут.

— Старое не худо, — парировал Штернберг, — но почему бы хорошее не заменить еще лучшим? Зачем довольствоваться тем, что есть?

— Поезжайте, — неуверенно сказал Цераский, пожав плечами.

Крылатское с его высокими холмами, малоудаленное от Москвы, было прекрасным местом для практики студентов-астрономов. В роще обычно разбивали лагерь. Палатки белели среди хвои, под рукой сушняк для костров, родниковая вода для питья, холмы, удобные для обзора. Все это Павел Карлович понимал не хуже Цераского. И отправился он в путь вдоль Николаевской железной дороги вовсе не в поисках места для практики студентов. Смысл был иной — «на случай В. В.».

В дни Декабрьского восстания Николаевская дорога подвела: по ней пришли в Москву эшелоны Семеновского полка, эшелоны карателей, утопившие в крови город. Взять на учет все мосты, виадуки, скрытые подступы к железнодорожному полотну, чтобы в любую минуту остановить движение или, наоборот, поставить охрану, обеспечивающую движение, — вот задача, порученная Павлу Карловичу. Выезд на рекогносцировку давал ему и дополнительную возможность разработать толковые инструкции для разведчиков.

«Система, во всем необходима система» — двух мнений на сей счет Штернберг не допускал, об этом он говорил на острове и Вановскому. Надо поездить, поглядеть, подумать, рассчитать. Тогда все станет на свои места.

Летний зной, пешие переходы, тряска в случайных колясках по пыльным проселкам изрядно утомили. Он предвкушал счастливые минуты, когда подставит голову под струю воды, когда приятно защиплет мыльная пена, освежая и будоража.

Соколов во дворе церемонно поклонился. Никогда Соколов так не кланялся. Что это с ним?

Матрена Алексеевна, отворившая дверь, отступила на шаг и вымученно заулыбалась, виноватая и встревоженная.

— Что-нибудь случилось? — спросил Павел Карлович и шагнул в кабинет.

С первого взгляда все стало ясно. На книжных полках царил хаос. Рядом с пятым томом «Энциклопедического словаря» стоял тридцать первый. Золотые корочки Брокгауза и Ефрона то непомерно выпирали, то были вдвинуты в глубину полок.

— Так, так, — проговорил Штернберг. — Значит, опять пожаловали родственники.

Матрена Алексеевна молча стояла в дверях.

На столе как будто изменений не произошло. Впрочем, чернильница из правого угла переместилась в левый, а он ставил ее справа, так удобнее. На перекидном календаре вместо шестого августа 1906 года, дня отъезда на Николаевскую дорогу, — семнадцатое февраля.

— Так, так…

Павел Карлович побарабанил пальцами по чернильнице. Он мгновенно подмечал малейшие перестановки на столе. Он не понимал тех своих коллег, которые едва видны среди нагромождений книг и рукописей и ревниво оберегают так называемый творческий беспорядок. Он поддерживал «творческий порядок». Стол, по его мнению, должен быть чист и гол. Перед глазами — бумага. И книга, нужная в данный момент. Все постороннее отвлекает.

Закончив работу, он убирал исписанные листы в ящики, книги — на стеллажи. Что же это за бумажка? Ага, выписка из уголовного уложения:

«Виновный в насильственном посягательстве на изменение в России или в какой-либо ее части установленных законами образа правления или порядка наследия престола или на отторжение от России какой-либо части наказывается смертной казнью. Если, однако, такое посягательство обнаружено в самом начале и не вызывало особых мер к его подавлению, то виновный наказывается срочной каторгой».

Пугают! Нервы взвинчивают! Подкапываются!..

Он прошелся по кабинету и, увидев в дверях притихшую Матрену Алексеевну, сказал:

— Перемелется — мука будет. Грейте, Алексеевна, воду, смою дорожную пыль, почаевничаем!

Первое возбуждение прошло. Теперь можно было поразмыслить о случившемся.

Обыск… Самый настоящий обыск… Но почему так, когда дом пуст? Неграмотной няне ордер на обыск показывать не надо. Значит, официального ордера нет? Значит, фактов, чтобы получить такой ордер, тоже нет?

И все-таки пришли. Дерзнули. Какой же из этого вывод? Кому-то дьявольски хочется найти обличительный материал. Роются в ящиках, в постели, в книгах, выдирают из альбома карточки, приставили филера.

Как же ответить на этот вызов?..

Павел Карлович ничего не знал о тайных пружинах охранки. Даже Клавдий Иванович Кукин, стоптавший толстые подошвы башмаков, преследуя как тень приват-доцента, не в состоянии был разобраться в хитроумных замыслах шефа.

Один Медников знал, чего хочет и чего добивается. Филеры из Женевы донесли: приват-доцент Штернберг трижды побывал на улице Каруж, в доме № 91, где размещалась читальня большевистской библиотеки.

Что привело его туда — интеллигентское любопытство или дела?

Ездил он и в Шильонский замок. Интересовался подземной тюрьмой, где томился гражданин Женевы Бонивар Франсуа. Подолгу стоял у дорожки, протоптанной Бониваром вокруг одной из колонн, рассматривал орудия пыток.

— Почище, чем в России, — сказал Штернберг.

— Почище, — согласился его спутник.

Спутника опознать не удалось.

Филерами зафиксировано, что приват-доцент покупал в книжных магазинах социал-демократическую литературу. По возвращении в Россию оживилась переписка Штернберга с заграницей. Да, понятно, естественный обмен научной информацией, деловые контакты. И все же…

Прямых улик не было. Была интуиция, тот самый собачий нюх, за который ценили Медникова. А он терпеливо расставлял сети, веруя, что рано или поздно улов будет. Он даже осмелился на собственный страх и риск, без визы прокурора, произвести обыск. После разгрома восстания не совсем законные и совсем незаконные действия сходили с рук…