Валерий Алексеев - Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

Никос уже имел случай заметить своему адвокату, что само количество обвиняемых не случайно: оно ни в коем случае не должно было быть круглым, чтобы не создалось впечатление, что в «группы» и «заговоры» зачисляют огульно. Цифра «29» была именно тем, что нужно было обвинению: она выглядела как результат серьезного отбора и в то же время носила легкий отпечаток неполноты.

Господин Ракинтис особо подчеркнул эту «неполноту», представив ее как свое личное ощущение и намекнув тем самым на то, что отдельные лица, непосредственно причастные к заговору, могли ускользнуть из полицейской сети, но тут же оговорился, что, по его мнению, на свободе могла остаться только мелкая сошка: все главари благодаря неслыханному мужеству полиции сидят здесь, вот на этих скамьях.

Последовал театральный жест, после которого господин директор назвал Белоянниса «мозгом шпионской группы», Иоанниду — агентом по политическим связям, Димитриоса Бациса — казначеем, Такиса Лазаридиса — поставщиком военной информации («в некотором роде, сырья»), Никоса Калуменоса — сборщиком военно-экономической информации, Илиаса Аргириадиса — агентом по связи с «Заграничным центром», погибшего Вавудиса — советским политическим комиссаром и по совместительству главным радистом.

— Похоже на список действующих лиц, — заметил Никос, — текст пьесы будет опущен.

И точно: покончив с расстановкой обвиняемых «по местам», господин директор заявил, что подробности деятельности каждого слишком зловещи и представляют собой глубокую государственную тайну, разгласить которую не представляется возможным даже на закрытых заседаниях суда.

Когда же Никос в реплике с места отметил, что детального отчета что-то не было слышно, господин Ракинтис разгневался. Страдальчески морщась, он произнес речь о том, что государственные тайны страны и так слишком быстро перестают быть тайнами и здесь, на заседаниях военного суда, неуместно ускорять этот процесс.

На это Никос предложил господину директору огласить ту часть этих тайн, которая перестала быть секретной в результате деятельности обвиняемых, и господин Ракинтис заметил, что уж Белояннису-то эта часть хорошо известна.

— У меня создалось впечатление, что господину свидетелю просто нечего больше сказать, — начал Никос, но полковник Симос, хлопнув рукой по столу, предложил ему воздержаться от изложения собственных мнений. С этим пришлось смириться, так как быть лишенным права задавать вопросы или вовсе выведенным из зала раньше срока Никос не хотел.

Затем выступил бригадный генерал Николопулос, начальник второго бюро Генштаба. Он изложил свои соображения по вопросу о том, почему Советский Союз заинтересован знать, какие оборонительные сооружения существуют в «свободных странах» и особенно в Греции. Группе Белоянниса, заявил генерал, было поручено также следить за передвижениями генерала Эйзенхауэра, который намеревался посетить Афины. Никаких подтверждений своих «рабочих гипотез» генерал Николопулос не привел. Впрочем, суд в них и не нуждался. Полковник Симос выслушал генерала почтительно и задал ему лишь один вопрос о роли Белоянниса в «группе двадцати девяти». Генерал Николопулос с важностью ответил, что эта роль была «главной и руководящей».

Начальник общей службы разведки г-н Ракидзис был первым, кто не выдержал натиска «чистой логики» Цукаласа. В отличие от первых двух свидетелей, которые согласно спели дуэтом военную и внутриполитическую версии процесса, не выходя за рамки чистой теории, г-н Ракидзис начал фактически обосновывать вину Белоянниса — и оказался припертым к стене.

ЦУКАЛАС. Когда вы установили, что информация, которая посылалась за границу, носила военный характер?

РАКИДЗИС. Уже два года назад.

ЦУКАЛАС. А точнее? До обнаружения шифра передач или после?

РАКИДЗИС. После.

(Еще бы! Весь мир уже успели оповестить о том, что найденный шифр позволил установить «военный характер информации».)

ЦУКАЛАС. Когда был найден шифр?

РАКИДЗИС. Четырнадцатого ноября тысяча девятьсот пятьдесят первого года.

ЦУКАЛАС. Значит, до четырнадцатого ноября тысяча девятьсот пятьдесят первого года военная информация могла и не передаваться?

РАКИДЗИС. Нет, это не так, военная информация могла передаваться с момента начала работы радиопередатчиков.

ЦУКАЛАС. А если точнее?

РАКИДЗИС. С января тысяча девятьсот пятьдесят первого года.

ЦУКАЛАС. Но Белояннис был арестован в декабре пятидесятого.

РАКИДЗИС. Он мог принимать участие в создании групп сбора информации. Радиопередатчики были установлены задолго до января тысяча девятьсот пятьдесят первого года.

ЦУКАЛАС. Когда именно?

РАКИДЗИС. В конце тысяча девятьсот сорок девятого года.

ЦУКАЛАС. Значит, опять-таки до прибытия Белоянниса в Грецию. Позволю себе обобщить полученные сведения. Радиопередатчики были установлены, как подтверждает свидетель, до прибытия Белоянниса в Грецию. Передача военной информации, опять-таки как утверждает свидетель, началась после ареста Белоянниса. Виновен ли мой подзащитный в том, в чем его обвиняют?

Адвокатская логика Цукаласа была блестяща, но на полковника Симоса она впечатления не произвела, на правые газеты — тоже. В газетах требования защиты были представлены как дикие, бессмысленные. Показания свидетелей изложены со всей возможной убедительностью, а реплики Никоса, которые он обращал к свидетелям и суду, перетасованы, чтобы представить их грубыми и неумными. Так, например, прервав генерала Николопулоса, разглагольствовавшего об интересе России к греческой фортификации, Никос сказал, что все эти рассуждения не имеют ни малейшего отношения к делу, поскольку речь может идти лишь о передаче политической информации. Это его замечание было в отчетах перенесено на то место, где генерал говорил о роли Белоянниса в «группе двадцати девяти».

На следующих заседаниях продолжался допрос свидетелей обвинения. Ободренные только что поступившим официальным приглашением в НАТО, военные принялись превозносить свои заслуги в деле разоблачения «дьявольского заговора Белоянниса».

Начальник отдела связи Генштаба подполковник Кафирис с упоением рассказывал, как в течение двух лет армейские связисты следили за работой подпольных шпионских радиостанций, перехватывая сообщения о передвижениях греческих войск, о военных аэродромах, складах боеприпасов и снаряжения. Картина, нарисованная подполковником, была настолько мрачна (оказывается, эти красные знают об армии буквально все!), что другой свидетель, подполковник военной контрразведки Папафанасиу, начал оправдываться, заявляя, что красные проникли в армию сразу после поражения повстанческих войск в 1949 году, когда служба контрразведки не была еще так налажена.