Иван Беркутов - Собибор. Восстание в лагере смерти

Комендант Первого лагеря Френцель по обыкновению, шел вдоль строя приезжих, отбирая мастеровых. Перед ним выскочил бойкий энергичный Шимон:

– Я сапожник, господин офицер! Делаю модельную обувь. И починить могу…

– А я портной! – вторил ему Юзеф. – Спросите любого в Избице – он вам скажет, какой Юзеф портной!

И в доказательство он распахнул полу пиджака, демонстрируя набор инструментов – игл, ножниц.

– Самые лучшие шляпы, котелки, кепи! – рекламировал себя Ицхак.

– А я шорник, у меня все работы с кожей, – раздался голос Мойше.

Френцель кивал головой, делал знак мастеровым отойти в сторону. Эти люди пока избегали уничтожения. Они были нужны великому рейху.

Обершарфюрер сделал еще шаг, миновал какую-то девушку, которая стояла молча и ничем себя не рекламировала… и вдруг замер на месте. Обернулся. Теперь он оценил красоту девушки. Кажется, именно такую он видел в своих мечтах! Да, именно такую! И вот теперь этот идеал женской красоты явился ему в лагере уничтожения. Явился в образе еврейки. Какое издевательство для него, преданного идеалам национал-социализма!

– Кто ты? – спросил Френцель девушку.

Девушка не успела ответить – к коменданту подошел Зигфрид Гринхаус. Заметив, что комендант застыл, будто завороженный, он похлопал его по плечу, возвращая к реальности. И Френцель, чтобы не давать повода к насмешкам (уставился на еврейку, надо же!), прошел вместе с Гринхаусом дальше. Но, уходя, сделал знак девушке, чтобы она присоединилась к отобранным мастеровым.

А тут, в рядах мастеровых, происходило прощание. Те, кто был отобран комендантом, прощались со своими родственниками. Правда, прощались не навсегда, а на какое-то время. Никто не знал, что им уготовано. Пока что речь шла о том, чтобы провести порознь несколько дней.

Шляпник Ицхак расставался с сестрой, худощавый портной Юзеф – со своей полной женой и целым выводком детей. А ювелир Шломо, совсем еще мальчишка (ему недавно исполнилось пятнадцать) – с отцом и маленькой сестренкой Ривкой. Ривка повисла у брата на шее.

– Я с тобой! – заявила она. – Не пойду никуда, не пойду! Папа, ты иди один, а я останусь со Шломиком.

– Ривка, веди себя хорошо, – уговаривал ее брат. – А то папа рассердится. А я сделаю тебе красивые сережки и принесу завтра. Маленькие такие, с красными камушками.

Пожилой отец покачал головой:

– Ты ее избаловал, сынок. Ривка, брату нужно собираться. Мы расстаемся совсем ненадолго. Шломо доверили работу. Это очень важно!

Шломо в ответ обнял отца. И вдруг поцеловал ему руку, чего раньше никогда не делал.

– Ты с ума сошел? – удивился отец. – Ведь сказано было – прощаемся ненадолго. Будь уже взрослым!

Отец с Ривкой уже направились туда, где строилась колонна; вдруг Ривка повернулась и крикнула:

– Не с красными, а с синими! Хочу с синими камушками, с синими!

…Юный Тойви, выбранный в обслугу, прощался с матерью. Ему не терпелось начать взрослую жизнь, и он немного стеснялся того, что мать обращается с ним, как с маленьким. Вот, надумала гладить его по голове… Да еще заявила:

– Не чеши прыщик! Останется след. Я завтра смажу тебе его скипидаром.

Но вот наконец немцы выстроили основную массу приехавших в колонну, и она двинулась к воротам. Все шли послушно. Как вдруг движение замедлилось: это в середине колонны кто-то начал читать поминальную молитву – кадиш:

– Шмей рабо… викорев мешихей… веимру омейн…

Окружающие поддержали читавшего:

– Кадиш ятом! Помянем наших братьев! Веимру омейн!

Крики усиливались, к молитве присоединялись все новые евреи. Толпа остановилась… и вдруг повернула в обратную сторону. Люди побежали назад, к вагонам, словно там их ожидало спасение.

Немцы не стали никого поворачивать назад, к воротам лагеря – они начали стрелять. Люди падали со словами молитвы на устах. Тот еврей, кто первый начал читать кадиш, получил уже несколько пуль, но все еще был жив.

– Сразу видно: плохи у них дела на фронте! – прошептал он.

В этот момент офицер Вагнер выстрелил ему в голову, и человек упал. Мастеровые, которых еще не успели отвести в бараки, с ужасом смотрели на эту бойню…

…В сумерках Лео подстерег Печерского за бараками.

– Иди за мной, – скомандовал.

Они зашли за барак. Лео еще раз оглянулся – вокруг никого не было. И тогда он заговорил – быстро, стремясь успеть сказать как можно больше:

– Да, ты прав: у нас есть своя группа. И мы стремимся бежать из лагеря. Уже сделали несколько попыток. Но все они оказались безуспешными. Первое, с чего мы начали, – это подкоп. Мы рыли тоннель из нашей столярной мастерской к лагерной ограде. Все делали вроде правильно: землю незаметно выносили и выбрасывали, стены тоннеля укрепляли, днем закрывали подкоп досками… Но капо все равно его заметили. Тогда мы решили бежать на поезде, но только один сумел уйти. Остальных, кого поймали, забили насмерть. Был среди нас голландец Йозеф Джейкобс – морской офицер, храбрый парень. Шла подготовка к массовому побегу, Йозеф ее возглавлял. Но капо Берлинер разнюхал и донес. Голландца пытали два дня, он никого не выдал. Но все равно немцы расстреляли 76 человек, и мои евреи совсем пали духом. А уж после сегодняшней бойни на вокзале…

И он с сожалением покачал головой.

– Поэтому теперь ты мне доверяешь? – спросил Печерский.

– Да, – ответил Лео. – Я с самого начала тебе доверял, но мои друзья – люди недоверчивые. Нам нужно объединить наши усилия. И нам нужен командир с военным опытом.

Но теперь настала очередь Печерского сомневаться.

– Я тебе не верю, – заявил он Лео. – Почему ты еще живой, если уже год в Собиборе?

Лео собрался отвечать, но тут неожиданно на них налетели пять фигур, едва различимых в темноте. Зло шипя что-то на идиш – похоже, какие-то угрозы и проклятия, – они принялись избивать Лео и Печерского. Повалили обоих на землю, пнули несколько раз ногами. Затем, проговорив на прощание что-то злое, пятеро вновь скрылись в темноте.

Александр поднялся, помог встать более слабому Лео. Тот объяснил:

– Они говорили, что донесут на нас Берлинеру, если еще раз увидят вместе. Они не хотят нового побега. Боятся новых расстрелов.

Неожиданно он рассмеялся и обнял Печерского.

– Что ж, с боевым крещением тебя, командир!

…Игнорировать угрозу слишком осторожных лагерников было глупо. И с этого дня Лео и Печерский больше не встречались в свободное время.

На следующий день после «боевого крещения», как его назвал Лео, заключенных погнали на разгрузку кирпичей. Это была тяжелая работа. На нее согнали всех заключенных лагеря, и мужчин, и женщин. Надо было разгрузить целый состав с кирпичом, восемь больших платформ. Кирпич был нужен для строительства – немцы задумали построить в Собиборе цеха, в которых бы заключенные разбирали трофейное советское оружие, выбирали то, что могло еще пригодиться вермахту.