Герберт Уэллс - Негасимый огонь: Роман о побежденном дьяволе

Внезапно мистер Фар от этой манеры черного юмора перешел к серьезному, даже умоляющему тону:

— Мистер Хас, перед лицом смертельной опасности, которая так близка, я прошу вас пересмотреть все ваши дикие и злобные речи. Вы взяли поверхностные аспекты этого мира и построили на них свои суждения; вы скудной меркой своего рассудка пытаетесь мерить планы Господа, планы, которые пространней суши, шире океана. Я спрашиваю вас — чем это способно помочь вам в вашей чрезвычайной ситуации? Осталось, возможно, совсем мало времени…

Провидение демонстративно решило предоставить мистеру Фару возможность произвести максимальный драматический эффект.

— Но что это? — произнес мистер Фар.

Он встал и выглянул в окно.

Кто-то позвонил в колокольчик, а теперь с явным нетерпением стучал у входа в «Морской вид» дверным молотком.

В коридоре раздались шаги миссис Крумм, и кого-то впустили в дом; послышались голоса, и ручка двери гостиной повернулась.

— А он что же, не приехал? — услышали они через щель слова миссис Крумм, и тут же в дверях появился доктор Илайхью Баррак. Это был круглоголовый молодой человек с чисто выбритыми щеками и со слегка скошенным твердо очерченным ртом. В сочетании с коротким носом все это создавало общее выражение решительности; а то, что одну ногу ему заменял протез, вообще не бросалось в глаза. Он окинул взглядом оказавшихся перед ним четверых людей и тут же обратился к мистеру Хасу резким и властным тоном.

— Вы должны быть в постели, — заметил он.

— Тут у нас шла довольно важная дискуссия, — сказал мистер Хас с жестом, предваряющим представление гостей.

— Но так долго сидеть для вас утомительно, — не уступал доктор, укоряя своего пациента.

— Но это меньше давит на меня, чем невысказанные мысли.

— Мнения по этим вопросам могут сильно расходиться, — мрачно проворчал мистер Фар.

— Мы все еще далеко не уладили наших разногласий, — глядя в пространство, добавил сэр Элифаз.

— Я, во всяком случае, обозначил свою точку зрения, — сказал мистер Хас. — Полагаю, сэр Алфеус уже здесь…

— Его здесь нет, — скромно сказал доктор Баррак, — он телеграфировал, что задерживается и прибудет следующим поездом. Так что вы получаете отсрочку, мистер Хас.

— В таком случае я хотел бы продолжить разговор.

— Вам лучше было бы лечь в постель.

— Нет, я не смогу спокойно лежать.

И мистер Хас принялся представлять своих гостей доктору Барраку, который кивнул им всем по очереди, добавив:

— Рад познакомиться.

Взгляд его оставался суровым. Он не стал садиться, словно ожидая, что каждый из них изложит ему свои симптомы.

— Наша дискуссия зашла довольно далеко, — разъяснил сэр Элифаз, — исходным предметом нашего разговора было определение будущего развития Уолдингстентонской школы, которая, как мы полагаем, должна сделаться более практической и технической, чем прежде, и меньше уделять внимания истории и философии, чем это было при мистере Хасе… Не хотели бы вы сесть, доктор?

Доктор сел, продолжая смотреть на сэра Элифаза строгим умным взглядом.

— Ну, и мы уклонились от этой темы, — продолжал сэр Элифаз.

— Не так далеко, как вы могли бы себе вообразить, — сказал мистер Хас.

— Во всяком случае, мистер Хас развлекал нас речами о невзгодах жизни, о том, как нас всех пожирают паразиты и что этим мерзким проклятым миром правит Бог, либо жестокий, либо такой безразличный, что, по сути, не является Богом вовсе.

— Неплохое высказывание для тысяча девятьсот восемнадцатого года от Рождества Христова, — произнес мистер Дэд, сделав упор на словах «Рождества Христова».

— С тех пор как я покинул Уолдингстентон и переехал сюда, — сказал мистер Хас, — я почти ничего не делал, а только думал. Я не спал ночами, а днем мне нечем было заняться, и я размышлял над фундаментальными вопросами. Я был вынужден пересмотреть свою веру и более пристально, чем прежде, присмотреться к значению догматов, которых я придерживался, и к моментам, побуждавшим меня к действиям. Я был оторван от привычной веры в порядок вещей, который прежде казался разуму наиболее естественным. Но это всего лишь расширило брешь, уже давно существовавшую между мною и этими тремя джентльменами и очень ясно проявившуюся еще в те дни, когда успех оправдывал твердость моей руки, которой я управлял Уолдингстентоном. Но неожиданно и очень быстро на меня обрушились беды — одна за другой, без всякой причины и подготовки. Теперь я брошен во мрак сомнений и растерянности; мир кажется мне темным и жестоким, хотя раньше я верил, что в сердцевине его находится и пропитывает его Воля Бога Света. Я всегда, даже когда мою судьбу ничто не омрачало, отрицал, что Бог Справедливости управляет этим миром в общем и в частностях, раздавая нам день за днем награды и наказания. Эти джентльмены, наоборот, твердо в этом уверены. Они утверждают, что Бог правит миром непосредственно и явно и что успех — это мера его одобрения, а боль и страдания — кара за нечестивость. Как это все относится к образованию? Да полностью и относится. Вы не сможете решить ни одного практического вопроса, пока не разрешите спор, подобный этому. Прежде чем вы сможете подготовить учеников к предназначенной им роли в этом мире, вы должны задаться вопросом, каков этот мир, для которого вы готовите их. Трагедия это или комедия? В чем состоит природа драмы, в которой им придется играть?

Доктор Баррак подал знак, что эта фраза им отмечена и одобрена.

— Ясности ради, замечу, — продолжал мистер Хас, — что, если успех является оправданием жизни, значит, вы должны готовить их к успеху. И если они будут делать свою работу ради этого, то у них не возникнет потребность в понимании жизни. Таково мнение работающих у меня воспитателей. Таким было мнение большинства людей в мире — всегда. Повинуйтесь порядку вещей, каков он есть! Такой урок они хотели бы дать моим мальчикам. Молча соглашайтесь. Жизнь для них не приключение, не борьба, а простое послушание и получение удовольствия от наград… Вот, доктор Баррак, что в реальности означает техническое обучение, которое они хотят ввести в Уолдингстентоне… Но я всегда верил сам и всегда учил детей, что если Бог чего и требует от человека, так это высочайшего стремления к сотрудничеству и пониманию. Я учил их воображению — главным и первейшим образом; я творил знание, знание того, что есть человек, и что такое мир человека, и чем человек может стать, в чем состоит приключение всего человечества, — вот сущность моего обучения в целом. В Уолдингстентоне я учил философии; я учил всеобщей истории человечества. И если бы моей программе мешало обучение химии и физики, математики и языков, я бы выкинул их. И вы понимаете почему, доктор Баррак.