Герберт Уэллс - Негасимый огонь: Роман о побежденном дьяволе

Он замолк со значительным жестом.

Мистер Дэд издал звук, подобный отзвуку хора в церкви.

— Красота в мире — это не марка Божьей благосклонности, — возразил мистер Хас. — Не существует красоты, которая не была бы сбалансирована равным ей безобразием. Бородавочник и гиена, ленточный червь и фаллический стебель веселки — все это в равной степени Божьи творения. Из ваших слов не вытекает ничего, кроме холодного безразличия к нам со стороны системы, в которой мы живем. Прекрасное попадается нам, но не даруется. Боль, страдание, счастье — какая разница? И только в человеческом сердце пылает огонь справедливости.

Мистер Хас еще немного помолчал. Затем он начал говорить, обращаясь к сэру Элифазу:

— Вы говорили о чуде перекрестного опыления растений. Но знаете ли вы, что половина забавных и ухищренных приспособлений, свойственных растениям, уже не работает? Едва эти эволюционные изменения были закончены, особая нужда, вызвавшая их к жизни, исчезла. И половина этих замысловатых цветов так же бесплодны сейчас, как руины Пальмиры. Они стали самоопыляться или опыляться ветром. А трансформация высших насекомых, напоминающая нам об осах и оводах, о малярии и яблочных червях в надлежащий сезон, способна привести человека в изумление, но никак не вызвать у него приступ благодарности. И если уж есть план в этом странном и запутанном действе, то наверняка это план неуместного и негуманного дарования. Крылья чешуйчатокрылых также растратили свои блестящие сокровища за миллионы лет. Если они предназначались для людей, то почему красивейшие виды их летают по ночам в тропических лесах?.. А ваш гимн по поводу странных свойств воды, которые делают жизнь возможной? Да, они делают ее возможной. Но разве заставишь воду делать что-нибудь другое?

Вы говорили о чудесах эмбрионального роста в яйце. Должен признаться, в этом процессе есть удивительная точность; но какое отношение это имеет к моим сомнениям? Они могут разве что направиться в другое русло — будто Бог правит миром, руководствуясь не столько любовью, сколько иронией. Эти клетки действительно чудесно делятся, и хромоплазма соскальзывает по их веретенообразным формам. Но они делятся так, как будто ими руководит не Божественная рука, а неумолимая логика, безжалостная последовательность математического процесса. Они делятся, располагаются и поворачиваются относительно друг друга тем или другим образом, чтобы создать идиота, сформировать калеку от рождения. Так нагромождаются миллионы «чудес» — и шатающийся пьяница появляется на пороге пивной.

Вы говорите о крещендо эволюции, о первых зачатках жизни, о том, как эта схема разворачивается, пока не достигает кульминации в нас — в нас , здесь, при этих обстоятельствах: в вас, в мистере Дэде, в мистере Фаре и во мне, ожидающем ножа хирурга… Смогу ли я усмотреть здесь подобное крещендо? На самом деле я вижу перемены, и перемены без всякого плана и без всякой сути. Возьмем, к примеру, миграции птиц через Средиземное море и трагическую абсурдность того, что с ними случается. Долгие века назад здесь тянулись непрерывные языки суши, соединявшие Африку с Европой. Тогда сформировался инстинкт; птицы летали вдоль этих земель с жаркого юга в северное лето вить гнезда и выводить птенцов. Медленно, век за веком, моря переползали через эти перешейки. Теперь соединительные тракты прерваны, но все тот же слепой и безжалостный инстинкт продолжает гнать птиц над непрерывно расширяющимся морем, в котором уже погибли мириады их собратьев. А теперь подумайте о напрасном стремлении к каким-то давно уже забытым целям, которое ведет леммингов к назначенной им судьбе. И посмотрите на человека, ваш венец эволюции; учтите его стремление к равновесию, индивидуализм его женщины, экстравагантную диспропорцию его желаний. Честно и откровенно прочтите Каменную летопись — и где в ней вы обнаружите ваше крещендо? Были великие века чудесных древовидных папоротников и замечательных лесных болот, но все эти славные растения погибли. Они не продолжились; они достигли расцвета и вымерли; другие виды растений заменили их. А теперь подумайте о чудесной фауне мезозойских времен, о веке Левиафана; териодонты, звероящеры, прыгающие динозавры, мозазавры и подобные им чудовища глубин, птеродактили с перепончатыми крыльями, плезиозавры и ихтиозавры. Подумайте о чудесах мезозойских морей; тысячи различных аммонитов, богатство рыбной жизни. Через весь этот мир жизни пронеслась смерть, словно влажные пальцы ребенка стерли рисунок с грифельной доски. После них не осталось наследников; они сползались в огромном разнообразии и запутанности и погибали. Рассвет эоцена был унылым рассветом над голой планетой. Крещендо, если вам так угодно, имело место, но после него было диминуэндо, а затем пьяниссимо. А после снова из укромных точек начинал бить, постепенно иссякая, источник жизни. Мир, в котором мы живем сейчас, — бедный спектакль по сравнению с обилием и великолепием раннего третичного периода, когда бегемот имел тысячу форм, динотерий, титанотерий, хелладотерий, саблезубый тигр, сотни видов слонов и подобных им существ продирались сквозь джунгли, которые стали теперь нашим нынешним снисходительным миром. Так где это крещендо теперь? Крещендо! Долгие века наши предки прятались под листьями и карабкались на деревья, чтобы не оказаться на пути этого крещендо. В качестве мотива для крещендо их песни не слишком годились. А сейчас этот мир на короткий момент оказался нашим, и мы развиваемся в своем направлении. К какому добру? К какому концу? Скажите мне, вы, считающий, что мир хорош, скажите мне, каков его конец? Как сможем мы избежать, по крайней мере, общей судьбы под темнеющим небом замерзающего мира?

Он помолчал несколько секунд, утомленный долгой речью.

— Нет успокоения, — сказал он, — в цветах или звездах, нет поддержки в прошлом и нет уверенной надежды в будущем. И нет ничего, кроме Бога веры и храбрости в сердцах людей… А Он не дает знака силы, не дает залога победы… Он не дает знака…

И тут сэр Элифаз выдохнул слово:

— Бессмертие!

— Позвольте мне сказать несколько слов о бессмертии, — продолжил сэр Элифаз с нетерпением, — поскольку, как я полагаю, мы совсем забыли о нем. Существует разница между нами и вами, мистер Хас; мы можем сидеть здесь, удовлетворенные своими частными ролями, уверенно зная, что когда-нибудь все оборванные связи и несуразицы, которые запутывают нас в этой жизни, будут раскрыты и распределены по своим совершенным кругам, в то время как вы, для которого земная жизнь есть нечто полное и окончательное, и должны были оказаться возмутителем спокойствия, ваша роль — проповедовать доктрину, лежащую между вызовом и отчаяньем… Если бы смертью на самом деле оканчивалось все! Ах! Тогда бы вы на самом деле могли предъявить этот аргумент. Несчастий человеческих так много. Зачем бы я стал отрицать их?