Герберт Уэллс - Негасимый огонь: Роман о побежденном дьяволе

— Кто этот, который вслепую советует словами, лишенными знания?

Но в этом сне, который снился мистеру Хасу в то время, как он находился под наркозом, Бог говорил не словами, а светом; в его уши не проникали звуки, но мысли бежали сквозь его мозг, как быстрые ручейки, собирались в лужицы и создавали пульсирующий рисунок ряби, где переплетался один узор с другим…

Мысли, которые, как казалось, Бог высказывал через его мозг, могли быть переведены в слова только определенным образом и с большими потерями, поскольку это были мысли о предметах, находящихся вне и выше этого мира, а наши слова все созданы из имен вещей и названий чувств нашего мира. Противоречащие друг другу понятия стали совместимыми, а непонятные вещи сделались простыми, поскольку он погрузился в сон. Наркоз как бы освободил его идеи от их привязанности к словам и фразам и от их тяготения к чувственной реальности. Но это была та же самая линия мыслей, которой он следовал через звезды и пространства, и та же, которой он придерживался, споря в душной маленькой комнате «Морского вида».

Что-то стояло за тем способом, которым идеи пробегали сквозь мозг мистера Хаса. Сначала ему казалось, что он не по своей воле, а как бы механически отвечает на сомнение в голосе, заполнявшем весь мир. Он произнес:

— Тогда дай мне знание.

На что ответ последовал голосом Сатаны и в издевательском тоне. Поскольку Сатана сделался более близким и определенным для Иова, как темное лицо, потрепанное временем, но оживленное, высылавшее к границам пространства один за другим сияющие цветные круги, подобно тому, как пловец гонит волны к берегу.

— Но что у тебя найдется в качестве сосуда, чтобы держать в нем свое знание, если мы тебе его дадим?

— Именем Господа, который в моем сердце, — сказал Иов, — я требую знания и силы.

— А кто ты такой? Педагог, дающий плохо подготовленные уроки истории в душных классах и мечтающий учить своих юных джентльменов играть в чехарду среди звезд.

— Я Человек, — ответил Иов.

— Хас.

Однако эта странная сила, позволяющая человеку сбросить с себя черты личности и полностью расстаться со своей тождественностью, как это бывает во сне, овладела мистером Хасом. Он отвечал с абсолютной уверенностью:

— Я человек. Там, внизу, я был Хасом, но здесь я Человек. Я — это каждый человек, который когда-либо посмотрел вверх, в сторону света Господнего. Я — это каждый, кто думает, работает или проявляет добрую волю ради человечества. Я — это все исследователи и предводители и учителя, которые когда-либо были у людей.

Спор выдохся. Он выдержал свою точку зрения, как такие позиции обычно удерживаются во сне. Дискуссия сползла к другой теме из тех, что беспокоили его.

— Ты хотел бы измерить глубины знания; ты хотел бы узнать масштаб высот пространства… Ни тому, ни другому нет предела.

— Тогда я буду измерять их вечно. Я одолею тебя.

— Но ты никогда не уничтожишь меня.

— Я пробью себе путь к Богу сквозь тебя.

— И никогда не достигнешь его.

Казалось, что теперь заговорил другой голос. На какой-то момент завеса Сатаны была отодвинута в сторону. Мысли, которые выражались сейчас, пробегали, как добела раскаленный, расплавленный металл, сквозь разум Иова, но говорил ли он эти вещи Богу, или Бог говорил их ему, не проявлялось никоим образом.

— Так жизнь идет всегда. И не может идти никаким другим образом. Никаким другим способом здесь не может существовать такое бытие, как жизнь. Но как мог бы ты бороться, если бы знал, что победа предрешена? Зачем бороться, если конец заранее известен? Как ты мог бы подняться, если бы не было бездн, в которые ты мог упасть? Темнота и зло вокруг тебя дают тебе гарантию реальности…

Столетиями голос Иова звучит жалобой и еще века будет звучать. Сквозь века пламя его веры пылает и колеблется и угрожает вырваться наружу. Но оправдан ли Иов в своих жалобах?

На самом ли деле Иов в своих жалобах прав? Его мысли окрашены в цвет несчастья. Он увидел весь мир отражающим страдания его тела. Он сосредоточился на болезни, жестокости и смерти. Но существует ли зло, жестокость или страдание, которое было бы вне возможностей человеческого контроля? Если бы это было так, он на самом деле мог бы жаловаться, что Господь насмеялся над ним… Разве закаты безобразны и угнетающи? Разве мерзки горы, а дальние холмы отталкивающи? Разве есть какие-нибудь изъяны в звездном небе? Если жизни животных и людей темны и неприглядны, то строение их тел несравненно приятнее. Ты усмехнулся, потому что из красоты клеток и тканей получается идиот. Почему, о Человек, из них складывается идиот? Разве у тебя нет воли, разве ты не понимаешь, что это ты допустил существование таких вещей? Темнота и неприглядность, зло и жестокость — это не более чем вызов к тебе со стороны мира. В тебе заключена сила, способная разобраться с этими вопросами…

Сквозь клубящиеся в его мозгу облака эта фраза пробилась лучами солнечного света:

— Сила урегулировать эти проблемы. Сила управлять…

Ты слишком сосредоточился на боли. Боль — это преходящая неприятность; она оканчивается и забывается. Вне памяти и страха боль — ничто, противоречие, на которое надо обратить внимание, предупреждение, которое следует учесть. Без боли во что превратилась бы жизнь? Боль властвует только нал малодушными людьми. Настоящий человек обладает силой, чтобы управлять ею. В силах Человека — управлять всеми вещами…

Это было так, словно спящий пациент спорил об этих идеях сам с собой, словно он сам был Вселенной, а Иов, Сатана и Бог спорили друг с другом внутри него. Мысли в его голове бежали все быстрее и вдруг сделались яркими и сверкающими, как воды становятся светлыми, когда они выбегают из пещеры на дневной свет. С позеленевшим лицом он бормотал и шевелился в своем великом споре, в то время как деловитый специалист занимался своими скальпелями, а доктор Баррак шепотом делал указания внимательной сестре.

— Еще один вдох, — сказал доктор Баррак.

— Облако снова накатилось на мою душу… Я прошел сквозь великую тьму. Я прошел через глубокие воды.

— И твоя жизнь никогда не смеялась? А свежесть летнего утра никогда не проливалась радостью сквозь все твое существо? Разве тебе ничего не известно об объятиях возлюбленных, щека к щеке или губы к губам? Разве ты никогда не выплывал в залитое солнцем море или не кричал на склоне горы? И разве нет радости в рукоплесканиях? Твой сын, твой сын, ты сказал, умер с честью. Разве в этой чести нет доли радости? Чист и прям был твой сын и прекрасен в своей жизни. И неужели тебе не за что поблагодарить Бога? Разве ты никогда не играл со счастливыми детьми? Разве ни один мальчик не отвечал на твои уроки — отдавая больше, чем ты давал ему? Отважишься ли ты отрицать радость от собственного аппетита: первый кусок горячего ростбифа в морозный день и глубокий глоток доброго эля? Разве ты не знаешь радости от хорошо сделанной работы или сладкого сна после тяжкого труда? Или тебе неизвестна радость фермера над вспаханным полем, когда оно выстреливает к небу зелеными остриями всходов? Когда огромные корабли рассекают волны, а в небе гудят аэропланы, не исполняется ли человек снова надеждой? Можешь ли ты наблюдать ритмическое движение машин и по-прежнему испытывать отчаяние? Твоя болезнь окрасила весь мир; небольшой период неудач спрятал свет от твоих глаз.