Герберт Уэллс - Негасимый огонь: Роман о побежденном дьяволе

Это было так, словно спящий пробирался сквозь опушку огромного леса и выходил к открытому месту, но пробивал он свой путь не через деревья и кустарник, а сквозь полосы, сети и переплетения слепящего многоцветного света к ясной перспективе за ними. Он словно вырос до гигантских размеров, так что под ногами у него была теперь не земля, а тот кристаллиновый пол, в прозрачных глубинах которого двигались звезды. И хотя он приближался к открытому месту, он никак не мог его достигнуть; радужная сеть, которая, казалось, становилась тоньше, снова утолщалась; он продолжал бороться, и те темные сомнения, от которых он почти избавился, снова окутали его душу. И тут он осознал, что он спит и этот сон теперь быстро подходит к завершению.

— О, Боже! — вскричал он. — Ответь мне! Поскольку Сатана извел меня своими насмешками. Ответь мне прежде, чем я потеряю из виду твой лик, имею ли я право бороться? Имею ли я право явиться с моей маленькой Земли сюда, превыше звезд?

— Имеешь, если отважишься.

— Могу ли я завоевывать и покорять? Обещай мне!

— Ты можешь вечно завоевывать и находить новые миры для завоевания.

— Могу — но должен ли?

Это было так, словно поток расплавленных мыслей внезапно прекратился. Словно все вдруг остановилось.

— Ответь мне! — возопил он.

Сияющие мысли медленно двинулись снова.

— Пока выдержит твое мужество, ты будешь завоевывать… Если ты имеешь мужество, хотя ночь будет темной, хотя теперешняя битва будет кровавой и жестокой и закончится странным и недобрым образом, однако победа будет за тобой — как, ты поймешь — когда придет победа. Только имей мужество. От мужества в твоем сердце зависит все. Этим мужеством движутся по своим путям звезды, день за днем. Одно лишь мужество жизни держит небо над землей… Если это мужество подведет, если этот священный огонь погаснет, исчезнет все, все вещи — добро и зло, время и пространство.

— И ничего не останется?

— Ничего.

— Ничего, — повторил он, и это слово растянулось, словно темная и все темнеющая маска на лицах всех вещей.

А затем, словно для того, чтобы подчеркнуть значение этого слова, вся Вселенная, как ему показалось, стала как бы сворачиваться внутрь себя, все быстрее и быстрее, пока не уменьшилась с невероятной скоростью. Он тщетно пытался противиться этому коллапсу, прилагая чудовищные усилия. Белый свет Бога и кружащиеся цвета мироздания, межзвездные пространства — казалось, их сгребали вместе невидимые пальцы. Все они двигались к одной точке, как вода в клепсидре стремится к ее воронке. Вся Вселенная сжалась, превратилась в маленькую вещь, уменьшилась до размера монетки, пятнышка, кончика булавки, в единственную интенсивно черную математическую точку и — исчезла. Он слышал свой собственный голос, кричащий в пустоте, как ничтожная частица, уносимая ветром:

— Но выдержит ли мое мужество?

Этот вопрос остался без ответа. Не только предметы пространства, но и аспекты времени свернулись вместе в ничто. Последний момент его сна двинулся навстречу первому, сминая все промежуточные моменты и превращая их в один. Мистеру Хасу показалось, что он все еще находится в миге потери чувствительности. Тот самый звук лопающейся струны все еще стоял в его ушах:

— Поннг…

Это была часть того самого звука, который раздался накануне его видения…

Он ощутил новую боль внутри; не прежнюю, тупую и тянущую, а острую и сильную. У него вырвался дрожащий вздох.

— Быстрее, — раздался голос, — он приходит в себя!

— Он не проснется еще несколько часов, — ответил другой голос.

— Его рот и глаза!

Он поднял свои веки, словно налитые свинцом. И обнаружил, что смотрит в интеллигентное, но несимпатичное лицо сэра Алфеуса Менго. Он попытался понять ситуацию, но забыл, как он в нее попал, и, закрыв глаза, снова сознательно и добровольно погрузился в нечувствительность…

Прошло три недели.

Никогда раньше не было столь успешной операции в практике ни у сэра Алфеуса Менго, ни у доктора Баррака. Опухоль, которая была удалена, оказалась незлокачественной; диагноз «рак» не подтвердился. Мистер Хас все еще лежал пластом на своей кровати в доме миссис Крумм, но он уже был способен читать книги, письма и газеты и проявлял интерес к делам.

Удаление этой болезненной опухоли произвело очень большие изменения в его душевном состоянии. Он больше не ощущал присутствия невидимой враждебной силы, нависшей над всей его жизнью; его прежнее мужество вернулось. И этот мир, который, казалось, устроил против него заговор несчастий, теперь вновь внушал надежды. Последнее крупное наступление немцев на Париж окончилось крахом в результате контрнаступления маршала Фоша; каждое утро газеты сообщали о новых победах союзников, и мрачная тень германского империализма больше не омрачала виды на будущее. Воображение людей перешло в фазу рациональности и великодушия; идея организованного мира во всем мире захватила миллионы умов; теперь возникла перспектива нового и лучшего века, казавшаяся невероятной в те недели, когда болезнь мистера Хаса начала свое нападение на него. Но это было не просто общее облегчение, пришедшее взамен дурных предчувствий. Его финансовое положение, к примеру, рухнувшее в результате одного несчастного случая, восстановилось с помощью другого. Дальний кузен мистера Хаса, для которого, однако, мистер Хас оказался самым ближайшим родственником, умер от размягчения мозга после карьеры, состоявшей из почти слабоумных спекуляций. Свою собственность он завещал частично мистеру Хасу, а частично Уолдингстентонской школе. За несколько лет до войны он позволил себе дикую покупку обесцененных акций медных рудников и стал обладателем пачек того, что казалось в то время простой бумагой. Война все это изменила. И вместо того, чтобы быть признанным несостоятельным, покойный, несмотря на тяжелые потери на канадских земельных участках, оставил, по заключению исполнителей его воли, около тридцати тысяч фунтов. Легко недооценить благо, считая его в деньгах. Нечаянное наследство обеспечивало в сотню раз большую свободу, комфорт и облегчение от забот для миссис Хас, которой ничто другое этого дать не могло. И на душевном состоянии мистера Хаса смена настроений его жены отразилась гораздо сильнее, чем он подозревал.

Но еще большие улучшения, казалось, наступали в мире мистера Хаса. Остальные члены правления Уолдингстентона, как стало известно, были не согласны с сэром Элифазом и мистером Дэдом в их проекте замены мистера Хаса на мистера Фара; а многие из бывших учеников школы, находящихся на фронте, уловив по известиям из дома, о чем идет речь, создали небольшой комитет с экстренной целью защитить своего старого директора. Во главе этого комитета по счастливому стечению обстоятельств стал молодой Кеннет Берроуз, племянник и наследник сэра Элифаза. В школе он никогда ничем особенным не выделялся; он был одним из тех разносторонне одаренных мальчиков, которые оканчивали школу старостой, были заметными среди первых двенадцати выпускников и вторыми или третьими по выбранным ими самими предметам. Он никогда не играл роль звезды и не особенно радовался доверию, оказанному свыше. И поэтому весьма приятно было, что он оказался наиболее страстным и неутомимым защитником порядков, введенных в школе мистером Хасом. Он услышал о предлагаемых переменах за обеденным столом у своего дядюшки, когда уезжал, и понял, что должен что-то немедленно предпринять, чтобы помешать намерениям старого джентльмена. Леди Берроуз, которая обожала его, сразу же была перевербована на сторону Хаса. Она была готова к этому, потому что ей не нравились ни довольно подчеркнутое поведение за столом мистера Дэда, ни манера одеваться мистера Фара.