Герберт Уэллс - Негасимый огонь: Роман о побежденном дьяволе

Мистер Хас, вышедший теперь из оцепенения, проявил лихорадочный интерес к предстоящему разговору о школе.

— Есть некоторые вопросы, которые я хотел бы прояснить, — сказал он, — жизненно важные вопросы.

Итак, встреча была назначена на половину десятого. Это давало им целый час до прибытия докторов.

— Он воспринимает это так, словно ему предстоит сделать, так сказать, завещание, — заметил мистер Фар. — Естественно, у него свои собственные идеи по поводу будущего школы. Как и у всех нас. Я не осмелюсь утверждать, что любые его высказывания относительно Уолдингстентона не заслуживают нашего внимания. Некоторые из нас, возможно, слышали большую часть этих идей раньше и могли бы высказаться скептически при оценке его суждений. Но при нынешних обстоятельствах это совсем некстати.

Дела на ограниченном пространстве «Морского вида» сложились далеко не так напряженно, как этого опасался мистер Хас. Перспектива операции не лишена была приятности для миссис Крумм. Возможно, она предпочла бы, чтобы хирургическому вмешательству подверглась миссис Хас, а не мистер Хас, но ясно было, что хозяйка не могла претендовать на право выбора в данном случае. Ее требование дополнительной платы за неуместность этого случая было встречено мистером Хасом довольно спокойно. И тут он по достоинству смог оценить стремление к порядку и методичность миссис Крумм; она с бешеной скоростью провела генеральную уборку, подобно урагану раскидала все вещи по местам; беспорядочное состояние прически мистера Хаса вызвало у нее отношение столь же безотчетное, как расовая ненависть, а расторопные действия медсестры, которая явилась, чтобы превратить ее лучшую спальню в операционную, произвели на нее глубокое впечатление. Ей было дозволено оказать посильную помощь. Лишняя мебель и драпировки были удалены, все вычищено с помощью щетки, а в последний момент на все открытые поверхности следовало накинуть чистые холщовые простыни исключительной прочности. Их должны были доставить в стерилизованных барабанах. Идея стерилизованных барабанов зачаровала ее. Она никогда раньше не слышала о подобных вещах. Ей захотелось всегда держать свое собственное белье в стерилизованных барабанах, а жильцам предложить какое-нибудь другое взамен.

Она ощущала себя кем-то вроде помощницы жреца на церемонии, где приносился в жертву мистер Хас. Она все время втайне боялась его смиренного спокойствия, считая, что это непонятное явление может в любой момент обратиться против нее; она подозревала его в ироническом отношении к ее персоне. И вот теперь, под хлороформом, он будет беспомощен, он станет предметом исследований и лишится возможности смутить ее остроумным ответом. Она изо всех сил старалась убедить доктора Баррака в том, что может оказаться полезной в комнате во время операции. Ее воображение рисовало чудесную картину вскрытого мистера Хаса в виде большого ящика, полного странных и интересных внутренних органов, крышка которого широко открыта, в то время как сэр Алфеус с уничижительными репликами задумчиво ковыряется в его содержимом.

В субботнее утро она была очень бодра и полезна, стараясь поддержать мистера Хаса и ободрить миссис Хас. Она приняла участие в окончательном преображении комнаты.

— Получилось как в настоящем госпитале, — сказала она. — Работа медсестры в самом деле очень приятна. Я никогда раньше так не думала.

Мистер Хас больше не страдал от депрессии, лицо его раскраснелось, он был полон решимости, но миссис Хас, уязвленная всеобщим невниманием к ней — никто ни на минуту не задумался над тем, что она должна была переживать, — по большей части оставалась в своей комнате, безуспешно пытаясь шить траурное платье, которое теперь могло стать вдвойне необходимым.

Мистер Хас очень хорошо знал мистера Фара. В последние десять лет он всерьез собирался избавиться от него, но найти ему замену было затруднительно, учитывая его реальные достижения в области технической химии. За те пять минут, которые они провели в пятницу утром за разговором в его спальне, мистер Хас оценил ситуацию. Его творение, дело всей его жизни, Уолдингстентон, должен быть забран из его рук и передан этому, самому тупому его ассистенту. Он был, без сомнения, глуп, но ничто не предвещало такого шага с его стороны. Хас никогда не думал, что Фар сможет на это отважиться. Он много передумал в пятницу ночью. Боль не отвлекала его. И когда посетители прибыли, его намерения были ясны и полностью сложились в его мозгу.

Он настоял на том, чтобы подняться и встретить их полностью одетым.

— Я не могу говорить об Уолдингстентоне, лежа в постели, — сказал он. Доктор не стал перечить ему.

Сэр Элифаз появился первым, и миссис Хас оторвала его в коридоре от миссис Крумм и провела в комнату. Он был одет в норфолкский пиджачный костюм из грубой волосатой ткани шалфейно-зеленого цвета. При виде миссис Хас он просиял.

— Я не мог не думать о вас, дорогая леди, — промолвил он, склонившись над ее рукой, и все его волосы на момент приняли печальный и сочувствующий вид, как у больного скайтерьера.

Мистер Дэд и мистер Фар вошли минутой позже; на мистере Фаре были серые фланелевые брюки и коричневый пиджак, а мистер Дэд нарядился в изящный темно-серый костюм с блестящим пурпурным жилетом.

— Дорогая, — сказал мистер Хас, обращаясь к жене, — я должен поговорить с глазу на глаз с этими джентльменами, — и, видя, что ей не хочется расставаться с понимающей теплотой сэра Элифаза, добавил: — Цифры, моя дорогая, финансы, — и повел ее к двери.

— Клянусь честью, — сказал мистер Дэд, подходя вплотную к креслу, наморщившись и пытаясь в деловом стиле предварить переход к более суровым проблемам, — мне не нравится видеть вас таким, мистер Хас.

— И сэру Элифазу, конечно, и, надеюсь, мистеру Фару. Прошу вас, займите кресла.

И в то время, как мистер Фар издавал протестующие звуки, а сэр Элифаз мотал своими волосами перед тем, как начать маленькую речь, которую он приготовил, мистер Хас перехватил у них инициативу и начал сам:

— Я отлично знаю ту задачу, которую вы поставили перед собой. Вы приехали, чтобы положить конец моей карьере в качестве директора Уолдингстентона. И мистер Фар был очень любезен… — Он поднял свою белую изможденную руку, видя, что мистер Фар делает протестующий жест. — Нет! — воскликнул мистер Хас. — Но, прежде чем вы, трое, продолжите свое дело, я хотел бы сообщить вам кое-что о том, чем являются для меня эта школа, моя работа в ней и моя работа для системы образования в целом. Мне сейчас чуть больше пятидесяти лет. Месяц назад я с разумной уверенностью думал еще о двадцати годах работы, предстоящих мне, прежде чем я уйду на покой… И тут все эти несчастья посыпались на меня. Я потерял всю свою личную независимость; произошли эти ужасные смертные случаи в школе; мой сын, мой единственный сын… убит… Горе затмило любовь и сердечность моей жены… а теперь мое тело страдает так, что мой разум стал подобен пловцу, борющемуся с волнами боли… вдали от берега… Это были тяжелые удары. Но самым тяжким ударом, который мне труднее перенести, чем любой из остальных — я говорю не опрометчиво, джентльмены, я обдумал свои слова в течение бесконечной ночи, — последним ударом явится этот отказ в работе всей моей жизни. Он поразит меня в самое сокровенное место, он разобьет мое сердце и мою душу…