Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

Проехало время и созрел завтрак. Зацокали ложки, учащиеся стали усаживаться за длинные хромые столы, расположенные под кургузыми латунными акациями. На столах громоздились бруски облачного хлеба. Веяло классическим супом. Но суп оказался худосочным и пересолённым. Толька Перезаложилов бурно выразил своё негодование, заорав баснословным басом: — Нет! — и грохнув оловянным кулаком по столу, так что его пустая миска подскочила и начала звонко топтаться на месте.

— Синьор! — холодно заметил Юрка-вегетарианец, — не делайте эффектов. Вам, по-видимому, известно, что ваш желудок пуст, но кроме этого вы совершенно не изволите догадаться, что и башка ваша пуста.

— Да? — тускло спросил Перезаложилов и издевательски добавил, потирая ушибленный кулак, — из какого романа этот абзац?

— Из ненаписанного! — коброво ответил вегетарианец, думая однако про себя: «[Этот не дурак, но бревно] Сильно сказал, типус».

Боря уничтожал вторую миску супа. Он вспотел, как банный потолок. После супа подали арбузы. Какие это были классические арбузы! От простого прикосновения ножа они лопались, как холодные стаканы, в которые вдруг влили огненный чай. Вдоль полосатых арбузовых боков, как молнии, разлетались трещины. [Арбузы оказались красными, как закат.] Перезаложилов одобрительно поедал кровавые месяца скибок и благостно восклицал: — Да!

После двинулись на свекловичное поле, где уже рыдал мотор трактора, волочащего громоздкий и мудрый свеклоуборочный комбайн. Миссия учащихся заключалась в очистке свёклы от зелёной шевелюры и волос. В поле было холодно, как в крематории. Лягушечья ботва свёклы, напомаженная росой, отдавала сыростью и ознобом. Шуршал неприятный ветер и ехал в смутную, полусъеденную туманом даль. Юрка-вегетарианец был недоволен.

— Не идеал, — бурчал он, ковыряя щербатым ботинком в куче пузатой свёклы. Работать ему не хотелось и, вяло обстругивая узким пиратским ножом холодный свекольный кочан, он размышлял. Вскоре его шершавое лицо захлестнула улыбка. Он не заорал: «Эврика», а, тяжело свесив замшелую голову и схватив рукою живот, молча зашагал от работающих к бурой прохудившейся посадке. Впрочем он обернулся и подмигнул звеньевому Серёге контрабандистским глазом. Серёга ровно поглядел в землю. Через минут пятнадцать в пустом избянном помещении зашатались неоформленные купы папиросного дыма. На чьём-то дырявом одеяле лежал Юрка-вегетарианец собственной персоной и курил «Казбек». Целя изо рта папиросные ручьи, он лениво общипывал гитарные струны, как общипывают перья у курицы. Вдруг послышался чей-то развинченный топот и клацнула открываемая дверь.

— Кто такой ещё, — недовольно промолвил вегетарианец, разгребая рукой охапки казбечного дыма. Он высунул голову из дыма и удивлённо вскинул серповидную бровь. В дверях стоял Боря с перевязанной верхней конечностью. Его глазки благодушно кипели синим оловом. Он прищурил облупленную дверь и шагнул к вегетарианцу.

— Информируй. — хладнокровно бросил Юрка и стал расшвыривать дым гитарой. Боря растянулся на своём драном тюфяке и кое-что сообщил своим дребезжащим, как ненастроенная гитара, голосом.

Оказывается он нечаянно разрезал руку ножом, обрубывая свёклу. Руку ему перевязали там же, на поле. Там же стало известно, что в бригаду приедет какое-то лицо, кажется из района, потом ещё — на обед будет виноград, борщ с бараниной. При упоминании о мясе Юрка слегка поморщился: он презирал мясо. Он презирал кровожадное питание. Он был вегетарианец.

Боря лежал, как бревно, любовно положив дефектную руку на плоский живот. Бренчала щербатая четырёхструнная гитара, в зубах у вегетарианца попархивала песенка. Но было тоскливо.

— Учиха идёт, Антонина, — хмуро вдруг сообщил Боря, который встал и глядел, как Наполеон с острова святой Елены, в конопатое от мух стекло.

— Всё двигается нормально, — тотчас же промолвил вегетарианец и, натянув на золотое руно волос задрипанную фуфайку, отбросил гитару в угол. Гитара обиженно взвизгнула и сочла за нужное смолкнуть. Вегетарианец скорчился, как коромысло, и навострил ухо. Он услышал, как за окнами прокапали чьи-то мелкие шажки и тихо завопила открываемая дверь. Боря отлип от стекла, — причём на его носу довольно явственно отпечатались мушиные помарки, — и сел на чью-то подушку.

— Петров, ты здесь? — услыхал вегетарианец и подумал: «Послушаем, что скажет дальше. Начало оказалось примитивным.»

— Почему ты здесь, Петров? — вновь услыхал вегетарианец и решил потихоньку помычать. Но вышло у него гиперболически — вместо скромных звуков раздалось такое мычанье, что телёнок, пасущийся под окном с разбитой шибкой, замотал тупою, как утюг, башкой и, приблизясь к окну, стал ревностно вылизывать грязное стекло червовым языком. «Чорт, вышло довольно глупо!» — спохватился было вегетарианец, но оказалось поздно, — учительница почуяла подвох.

— Что это с тобой? — подозрительно спросила она и шагнула ближе к распростёртому мошеннику, при этом она чуть не рухнула на пол, наступив на брошенную кем-то дынную корку.

— Область… ну и что же область? — недоумённо сморщилась учительница. «Нет, он всё-таки глуп, — подумала она, — при чём тут область.» «Она, наверное, считает меня дураком, — отгадал её мысли вегетарианец, — но цыплят по осени считают.» Вслух он глухо сказал:

— Область живота болит. Терпеть невозмодно. А главное порывами боль начинается. Лекарства бы.

«Нет, про лекарство это лишне», — тотчас же подумал вегетарианец, — «а то ещё даст какого-нибудь там скипидару.»

Но всё произошло просто, как производство мыльных пузырей.

— Может домой поедешь, — участливо проговорила учительница, сбитая с толку обречённым видом Юрки Петрова, который лежал мрачно и жутко.

— Да ладно, да пройдёт, — для порядочности прогундосил улыбающийся за фуфайковой оболочкой артист. Впрочем скоро улыбка погасла — лёгкость победы подействовала на него угнетающе. В душе заворочалась совесть. По телу, как тараканы, пробежали мурашки. Вегетарианцу в этот момент смертельно захотелось повеситься на своём рукаве, но так, чтобы этого никто не видел. «Но, собственно говоря, что я такое сделал, — тотчас же подумал он, — ведь всё состряпано ради собственного блага. Кажется, так поступать нехорошо… А! Да ладно, отбросим эту наивность, всё равно назад поворачивать не следует, да и нельзя. Не я один грешен… Но боже мой, что это у меня за дикие рассуждения? Что за оправдания? Это для меня не типично. Всё, что сделано, то нужно. В конце концов я начинаю становиться прилежным, примерным учеником, а это означает для меня, что я начинаю становиться примитивным, и скоро снизойду до того, что буду влюблённо глядеть на Борю и восхищённо слушать его взволнованную речь о том, что Волга впадает в Каспийское море.»