Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

Во время обеденного перерыва Зотов сухо сказал ему:

— Вопрос о твоём хулиганском поведении ставлю на комсомольское собрание.

На мишкином лице выступили желваки. Он, как ошпаренный, выскочил из цеха и побежал прочь. И вдруг столкнулся с Зоей. Но та независимо посторонилась, и не глядела на Мишку. Только губы у неё дрожали.

— Зоя! — крикнул он. — И ты тоже!

Но ответа не услышал.

Прошло два дня, а может, больше, Мишке казалось, что прошла вечность. На комсомольское собрание он шёл, стиснув зубы.

— Неужели я боюсь? — спрашивал он сам себя. — Ну что такое на самом деле комсомольское собрание!

И зачем-то вспоминал детство, раскрытую нараспашку школу, первую учительницу, с ласковым прищуром глаз. Она, приветливо улыбаясь, вводила первоклассников в просторный солнечный класс. А звонки гремели. Годы мчались. Отпылал кусочком пожара у Мишки на груди пионерский галстук, и бережно взял он из рук секретаря маленькую книжечку цвета зари — комсомольский билет. Бьётся сердце, и кажется Мишке, что бьётся оно о красную книжечку, которую он носит в нагрудном кармане.

Мишка полез в карман и осторожно потрогал огрубевшими пальцами хрустящий коленкор…

А возле агитпункта увидел Зою.

Торопливо, будто боясь запнуться, Зоя проговорила:

— Ты только не воображай, пожалуйста… Я просто тебя хочу поддержать. Я просто хочу, чтобы ты не падал духом. Я ведь понимаю, в каком ты состоянии.

Мишка шагнул к ней, глянул в упор в широко раскрытые девичьи глаза.

— Спасибо тебе, — облегчённо выдохнул он.

И в первый раз произнёс:

— Милая.

И они пошли вдвоём плечо к плечу. И стало легче у Мишки на душе, будто гора свалилась с плеч. Чувствовал он рядом с собой настоящего товарища.

Неизвестно откуда перед ними вдруг вырос Петровский.

— Малый, ты не унывай.

Мишка хмуро покосился на него и крепче сжал зоину руку. Они обошли Петровского, как обходят встретившуюся на пути лужу. И уже твёрдо знал Мишка, что он скажет на комсомольском собрании.

26 сентября 1959

Никого по-настоящему не любил Володька за свои семнадцать лет, как только высокие кавказские горы. Влюблялся, правда, в девчонок-одноклассниц, но это не серьёзно.

Иногда какие-то неведомые силы томили душу, делалось так смутно, так тревожно, будто перед неизвестностью. Хотелось что-то сделать, что-то совершить очень хорошее, очень героическое. Но проходила смута, ничего героического Володька не совершал, и становилось грустно. И тянуло в горы. Садился Володька в автобус, ехал в горы, хотя и там долго не находил покоя. Дыбились горы — белые клыки дальних вершин. Привинченный к синеве, парил орёл. Это были могучие горы. Это были кавказские горы. Не только один Володька любил их.

Когда знакомый шофёр Пахомыч предложил поехать на лесоразработки за лесом, Володька очень обрадовался случаю побывать в горах.

Знакомство с Пахомычем произошло просто. Однажды Володька вместе со своим классом совершил экскурсию в автохозяйство. Там и встретил Пахомыча. (Так его звали товарищи по работе). Пахомыч долго и обстоятельно объяснял всему классу устройство автомобиля, потом рассказал несколько интересных историй из своей практики. Из ребят больше всех вопросов задал, конечно Володька, чем обратил на себя внимание старого шофёра.

А после как-то шёл он со школы домой и заметил Пахомыча за рулём машины. Попросил подвезти. Так и разрешилось знакомство.

Пахомыч — мужчина далеко за сорок лет. До войны жил с семьёй: женой и двумя малышами. Но дети в сорок втором попали под бомбёжку, не осталось от них ни кусочка. А контуженную жену отправили в госпиталь в Сибирь, и там она, как выяснилось, [вышла замуж] умерла. Остался Пахомыч один. Жил у одной вдовы. Это всё Володька узнал косвенным путём. Сам Пахомыч об этом никогда никому не рассказывал…

А машина шла… Сначала около двадцати километров мчались по ленточному шоссе, а потом свернули на корявую глинистую дорогу. В ноздри потоком били переспелые, столетние запахи леса. На отдельных ухабах машину здорово подбрасывало, но Володька не замечал этого. Он смотрел. Интересно смотреть, как мимо, вздрагивая, бегут гудящие латунные стволы сосен, белые, как гуси, берёзы, и почти под колёса выпирают громадные подпалины рыжих глинистых обрывов.

В ложбине у прелого мостка через ручей остановились. Пахомыч направился к работающим неподалёку лесорубам справиться насчёт участка. Володька стал обозревать гору, у подошвы которой они стали. На склоне виднелись брёвна, сложенные штабелями. Штабеля походили на раскрытые пачки папирос…

Дальше всё шло обычно. Но тогда ещё, когда грузили в кузов брёвна, Пахомыч обратил внимание на густо темнеющее тучами небо.

Погодка как бы не подкачала, — разделил его опасения Володька.

Небо всё хмурилось. Набухали, тяжелели тучи, плотно начинённые взрывчаткой грома. Крепко сдавила яйцо солнца чёрная лапа туч. Брызнуло солнце ярким желтком и пропало. И рванули ветры предгрозья, белые струны первых дождевых струй.

А машина с четырьмя кубометрами леса только спускалась с горы в ложбину, где громко, взахлёб лопотал ручей. Когда переезжали через него, гнилой настил вдруг затрещал. Пахомыч еле успел дать задний ход. Треснувшая доска под собственной тяжестью окончательно разломилась и двумя концами упала в воду. Пахомыч выругался и, съехав задним ходом на берег, повёл машину через ручей по дну, по скользким леденцам гальки.

Дождь бушевал. Он превращал глинистую дорогу в жёлтое месиво. Он звонко клевал металлическую обшивку и, перемешанный с ветром, бил в закрытые стёкла. Дорога шла на подъём. Слева отвесная гора, справа медные подпалины обрывов. Под подпалинами — сосны, воткнутые в туман. И наверх от дороги тоже деревья. Машина ходила юзом, её заносило, она поворачивалась поперёк дороги, буксовала. Под конец ткнулась в лужу и окончательно застряла. Всё же Пахомыч не отпускал тормоз, так как машина могла съехать под сильный уклон задом и, набрав скорость, неминуемо кувыркнулась бы с кручи в парное молоко тумана на сосны.

Хлестал дождь. Остро блестел валежник корявых молний. Грохотало. Пахомыч темнел с каждой секундой, играл горохом желваков. Брови его круто сошлись на переносице.

— Бери лопату и вычищай путь, — перекрывая надрывистый рёв мотора, приказал он Володьке.

Володька торопливо открыл дверцу и вывалился из кабины прямо в лужу. В тот же миг промок до костей. Лязгая зубами от пронизывающего холодного ветра и дождя, он стал выбрасывать из-под колёс рыжее тесто разбухшей глины, чтобы обнажить сухую почву. Но тщетно: машина не трогалась с места ни на йоту, а Володька поскользнулся и упал. Рука попала прямо под самый бублик шины. Хорошо, что успел вовремя отдёрнуть.