Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

— Мне надо домой, — повторила настойчиво Валя и плотно сжала свои губы. Она была в осеннем плаще. Я только сейчас заметил, что идёт мелкий дождь. Дождь шёл давно. Я посмотрел под ноги. Внизу чернела лужа. Вода почти скрывала мои полуботинки. Рядом плавал черенком вверх жёлтый лист.

— Я стою в луже, Валя.

— А я стою на асфальте, — передразнила она и плотно сжала свои губы.

Мне было неинтересно. Я сдул со своей щеки и носа несколько крупных капель. Проклятый дождь! Он затекал мне за шею и куда-то гораздо глубже. Я ёжился. Зябко, сыро. Шёл дождь моей любви.

— Мне надо домой, — сказал рядом совсем чужой голос.

— Дура! — не выдержал я. — Тебе надо мужа и дом на каменном фундаменте!

Она [вспыхнула] рванулась и побежала. Но я не стал её догонять. И повернул домой. По дороге я зашёл к старому тополю. Он стоял в самом углу пустынной улицы. Когда-то очень давно мы с [Шуркой] Серёжкой встречались здесь, обнимая тополь с разных сторон. Он был в два наших обхвата. Кончики наших пальцев едва-едва доходили друг до друга. Но мы с тайным восторгом чувствовали это прикосновение. Мы часто так стояли [, обняв его,] и подолгу разговаривали, не видя в лицо друг друга. [Его большая кора излучала глубинное тепло.] Я подошёл к тополю и обхватил его [сильными руками]. Шершавая мокрая кора набилась под ногти. Я ждал: по ту сторону тополя должен стоять [Шурка] Серёжка. Я ждал, когда он заговорит. Удивительно, я ведь знал, что там никого нет, но мне хотелось ему многое сказать, [Шурке] Серёжке. Мы были всегда вместе. Но сейчас нас разделяет [несколько тысяч километров] непостижимое пространство. Я прислушался. Тополь гудел. Внизу было дупло. Оно гудело, как гудит морская раковина. [Это была самая большая раковина на свете.] Я осторожно приник к ней ухом. [В раковине] Послышался далёкий плеск и рокот. Он не умолкал. Это шумело наше детство.

Мы долго стояли, двое. Потом я пошёл, а он остался, [ветвью прижав к себе чёрную раковину своего дупла] зияя дуплом. Дождь совсем кончился, только стояли большие лужи.

1959–1962

Как-то она сказала: — Я люблю умных людей! Только ум ценю.

Я же мрачно подумал: «Милая Гретхен, это одни лишь слова. Вот я тебя занимаю фейерверком максим и высоких откровением в интеллектуальной оплётке, а ведь это тебе наскучило в конце концов. Ты всего лишь эстетствующее начало. И ждёшь, чтоб я тебя обнял, стал целовать. Эмоции! Чёрт побери!». Вслух я сказал:

— Если всё будет благоприятствовать нашему взаимному <���общению>, я докажу когда-нибудь, что это далеко не так.

— Не понимаю, — сказала она.

<1961?>

— Вы когда-нибудь слыхали о любви? Ага, я тоже слыхал. Но со мной хуже: я в ней ослышался. — Так Алик обычно начинал рассказ о своей обманутой любви.

Мы приехали на мотороллере на речку. Алик разделся и полез в воду с папиросой в смеющихся зубах. Посередине зеркально гладкой речки он перевернулся и поплыл на спине. Дымящаяся папироса торчала из воды и медленно продвигалась вдоль речной поверхности. Я лёг загорать прямо на узкую тропинку, которая впадала в речку. Я лежал с грубым лоскутом лопуха на лице и слышал, как речная вода мягко, будто бабочка, касалась моих пяток. Кто-то выходил из воды. Из-под лопуха я увидел точёные ноги, тонкие стебли рук с пляшущими прозрачными каплями на концах мокрых пальцев и красное пятно купальника. Это была девушка, которую я бы полюбил. Она решительно переступила через меня и с её мокрых рук на меня упало несколько холодных драгоценных капель. Я вздрогнул и капли скатились на землю, вспыхивая на свету, как электрические разряды. Я сдёрнул зелёный лопух с лица, но мой взгляд ничего не увидел, кроме открытого на весь мир слепящего солнца. [Но всё же я произнёс:

— Послушайте, ваши ноги точил высококвалифицированный токарь.

Но мне никто не ответил]

Было 1-е июля. Утончённо душисто цвела серебряная маслина. Когда мы уезжали, я наломал душистых, с коричневыми иглами колючек, веток маслины и сунул их за пазуху, чтоб жёлтые малюсенькие огоньки цветов не оббились на встречном ветру. Когда мы ехали, грубый ветер клокотал и завихрялся на висках, [а за пазухой тягостно колола кожу нежная маслина].

Мы остановились в городе возле кибиткообразного павильона с крупной мозаикой стенных стёкол. Зелёная клетка сквера была битком набита прыгающими воробьями. Сквозь мозаичное стекло кибитки было видно, как любители держали каждый по сухой щепке таранки и пили пиво из первобытно-оляповатых пивных бокалов.

Между сосредоточенно шумящими любителями маячил пожилой мужчина с сальным лицом [подонка], рассредоточенными глазами и рогатым от узких залысин лбом. Лоб привлекал внимание своим сложным рельефом, вдоль лба проходили резкие морщины — сейсмические трещины жизни. Мужчина собирал со столиков пустые стаканы, бокалы и бутылки и сносил их на прилавок в надежде заработать на кружку пива.

— Смотри, вымирающий могикан. Это интеллигент-пропойца, — [определил] Алик, когда мы стояли у столика и, отставив одну ногу в сторону, пили пиво, — сейчас он подойдёт к нам и заговорит об искусстве, а потом попросит добавить десять копеек на пиво.

Интеллигент-пропойца подошёл к нам и громко произнёс:

— Ба! Какие молодые ребята — футболисты!

— Мы не футболисты, — свирепо пробасил Алик, — мы из ОБХСС.

— Шутите, ребята, — произнёс мужчина скучным голосом и отошёл от нас.

Мы взяли двенадцать бутылок пива и бутылку водки и поехали к Валерке. За минуту до этого мы не знали, что купим двенадцать бутылок пива, водку и поедем к Валерке. Главное было хорошее настроение и удивительно пахла маслина, царапаясь у меня за пазухой.

Просыпаясь в этот день, я чувствовал на своих закрытых глазах водяную тяжесть утреннего света. Я раскрыл глаза и мгновенно потонул в светлой комнате, протараненной косым солнечным столбом. В пылевой столб солнечного света влетали чёрные мухи и вспыхивали, треща, как электрические разряды. Прямо передо мной на стене висела «Незнакомка» Крамского. У неё вызывающе презрительный взгляд. Этим взглядом она смотрела в мою жизнь и мне становилось стыдно. В жизни я однажды встретил «незнакомку», но у неё не было такого презрительного взгляда. У неё был бездумный улыбающийся взгляд и розовые от помады зубы. Я не любил людей, которые слишком часто улыбаются. Это наводило на подозрение об их интеллектуальной неполноценности. Когда я увидел [Олю] эту девушку в первый раз, то был ошеломлён.

— Девушка, вы сошли с картины Крамского. Я не верю, что вы живая. Дайте я вас потрогаю.

— Не выдумывайте, — [строго сказала] предупредила она после того, как я поцеловал её в розовые от помады улыбающиеся зубы, — я простая [девушка] такая же, как все, и даже не в школе интернате.