Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

Лейтенант Болдырев опустил голову. Оба с минуту молчали. Затем лейтенант резко вздёрнул голову и произнёс:

— Товарищ подполковник, не надо задействовать много людей. Разрешите мне. Я один остановлю его.

— Да если ты встанешь на его пути, он отшвырнёт тебя, как щенка.

— Но я сильней его.

— Сейчас он сильней тебя. Он сумасшедший, и перед ним цель. Ты его не остановишь… Ладно. Обойдёмся одним взводом. Второй взвод перекроет прямую и окольную дороги. Ступай.

В пять тридцать утра машина спецназа остановилась у цели. Только подполковник приказал взводу рассредоточиться и залечь вокруг объекта, как увидел открытые двери морга и осёкся.

— Что за чёрт!

— Не может быть! Он не мог успеть… — прошептал лейтенант Болдырев.

— За мной! — скомандовал подполковник и ринулся к открытым дверям, и все за ним. За дверями в левом углу полулежал-полусидел пьяный сторож с выкаченными глазами. Возле него валялась пустая четвертинка.

— Он там? — спросил на ходу подполковник.

— Там. Идите прямо, потом направо, и всё увидите, — бормотнул пьяный сторож, завалился набок и захрапел.

Пошли прямо, потом направо и увидели! Лейтенант Румянцев лежал в обнимку с холодным телом своей жены — и был мёртв. Николай вернулся к Марии. Молчание длилось не долго.

Подполковник возгремел в ледяной тишине:

— Отдать честь лейтенанту Румянцеву! — и первым взял под козырёк. И все взяли под козырёк.

Прошла минута, и подполковник опустил руку. И все опустили руки. И подполковник произнёс:

— Ребята! А теперь по-русски, по-христиански! — и первым обнажил голову. И все обнажили головы. И у всех на глазах выступили слёзы. И все плакали. Даже сурового подполковника прошибла нечаянная слеза. А потом подполковник вышел наружу, и все вышли за ним наружу, построились по его приказу и дали три залпа прощального салюта. И свершилось чудо. Ни один мирный житель не проснулся, ни одна собака не залаяла. Город был тих и спокоен.

Мир праху твоему, раб Божий Николай! Мир праху твоему, раба Божия Мария! Совет и любовь на небесах!

Когда возвращались в часть, подполковник Пепелюга спросил лейтенанта Болдырева:

— Там, в морге, я видел на твоём лице слёзы. По кому ты плакал? По ней?

— И по нему, — ответил лейтенант, — я его простил.

— То-то, задумчиво сказал подполковник.

Через тридцать девять дней лейтенант Болдырев погиб при выполнении особого задания. Говорят, он безрассудно ринулся в самое пекло. Рассказ окончен.

В моей жизни Литературный институт оказался тем самым рычагом, которым, по Архимеду, можно перевернуть мир. Благодаря ему я перевернул свою судьбу. Надеюсь, в лучшую сторону. Все, кто учится в этом институте, ведут очарованную жизнь. Давно замечено, что заколдованной жизнью живёт большая категория людей: влюблённые, игроки, дети, сумасшедшие, выскочки и, разумеется, поэты. Колдовство я почуял уже во время вступительных экзаменов. Было это в 1965 году.

Молодые поэты по вечерам набивались в комнату и за водкой под колбасу и камсу [2] — за чаем под колбасу и селёдку . Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, приводится для сравнения вариант из первой публикации в журнале «Литературная учёба» (№ 4,1982). читали свои стихи. Курили так, что табачный дым можно было рубить топором. В промежутках [3] в паузах между стихами взметался шум и гам, каждый говорил и слушал себя самого. Это было мне в диковинку. Ещё удивительнее было то, что мои стихи встретили ледяным молчанием. За давностью лет этому можно только улыбнуться, но тогда мне было не до улыбки. Какой удар по самолюбию! Надо сказать, с тех пор, как я стал понемножку печататься — а печатался я с шестнадцати лет, — меня всегда хвалили, правда, у себя на Кубани, откуда я родом, но… но у меня было и собственное мнение. Увы, с моим мнением тут не посчитались. Что за чёрт! Я стал внимательнее прислушиваться к чужим стихам: читал один, читал другой — всё не то. Может быть, мой слух чего-то не улавливал? Я попросил поэта, которого только что расхвалили, дать почитать с листа. Читаю и ничего не вижу: вроде строчки рябят, а всё пусто. Откуда мне было знать, что передо мною голый король и все хвалят его наряд.

— Ну как? — спросил голый король. Я скрепился и отрицательно мотнул головой.

— Ты ничего не понимаешь, — произнёс голый король, впрочем, несколько оскорблённо.

— Конечно, не понимает, тут как у Мандельштама! — сказал некто в табачном дыме и с завыванием процитировал мандельштамовские строчки голого короля [4] — сказал некто и процитировал голого короля . Имя Мандельштама прозвучало с благоговением: это был веский довод, будь он неладен, да и упомянутого Мандельштама [5] — поэта я не читал, а позже, когда прочёл, увидел лживый порядок слов и бледную немочь. И махнул рукой [6] — увидел условный блеск и рябь всё той же пустоты, хотя припомнить стихов голого короля уже не мог. .

И всё-таки приём, оказанный моим стихам, был полезным уроком, от которого я оправился только через три года, в пору своей поэтической зрелости, когда меня окончательно стали не понимать и когда я вынес ясное о себе представление. И это надолго облегчило мне жизнь [7] — И это облегчило мне жизнь. .

В институте не обошлось без кумиров. Сначала им был Борис Примеров [8] — поэт из Ростова-на-Дону , потом его затмил Николай Рубцов. Первого я знал лично, мы с ним учились на одном курсе, хотя и на разных поэтических [9] — творческих семинарах. Он много тогда знал и читал, но как-то беспорядочно: его слова и мысли расползались [10] — Он много знал, но как-то бессистемно : его мысли всегда расползались , как раки, в разные стороны. Жаль, что всё свежее и лучшее он написал до поступления в институт и быстро сгорел летучим огнём [11] — всё лучшее он написал до института и быстро сгорел бенгальским огнём . Но зато два года подряд [12] — Но два года напролёт в его комнату стекались молодые поэты со стихами, особенно заочники. Он их благосклонно выслушивал и неопределённо одобрял, а если совсем не нравилось, то отмалчивался [13] — как бы одобрял, а если не нравилось, отмалчивался или переводил разговор на другое. Я к нему не заявлялся: боялся провала. Но когда в 1966 году в Краснодаре вышла наконец моя первая книжка [14] — когда в Краснодаре вышла моя первая книжка , он её где-то прочёл и при встрече протянул:

— Ну, Юра, тебе далеко до меня!

Кстати, только один студент сказал о книжке, что у неё есть потенциал. А Примеров разделял [15] — Он разделял общее несчастье поэтов: мерил других по себе и, конечно, не в пользу других.