Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

Будучи взрослым, я спросил свою мать, каким я был ребёнком.

— Как все дети, — сказала она, — только слишком задумчивый.

Во мне рано обнаружилась одна особенность: в ребёнке, в его младенческих чертах я угадывал, каким он станет в старости, а в старике — наоборот. Наблюдая людей, я развил эту способность и мог видеть человека сразу в полном объёме, от рождения до смерти. Поэтому-то в моих стихах много детей и стариков, много связующих начал и концов.

Историческое мышление человека разорвано и не улавливает связи начала и конца. Формально человек установил эту связь, когда спутники Магеллана обогнули Землю и окончили свой путь в начальной точке. Кругосветное путешествие — формальный образ вечного возвращения. Земля кругла — это похоже на ловушку. Как тут не вспомнить Мировое Яйцо и даже старые бесполезные споры, что было раньше: яйцо или курица? По мне, курица — покамест белок с желтком и сидит в яйце, но как бы яйцо не протухло. Ведь его содержимое давно живёт в мёртвой системе технической цивилизации.

Кстати, «начало» и «конец» — слова одного корня, раньше было одно слово, выражающее цельное представление. Оно осталось невидимой точкой, вокруг которой вращаются представления начала и конца. Когда-то из этой точки вышли космогонические мифы о Мировом Яйце и Мировом Древе, которое тоже круглообразно. (Абрис корневой системы и кроны.)

Мифы — мертвы, они пережиток, считают однодневки-исследователи, имеющие дело с мёртвым словом. Поэт так не думает. Разве не миф — толстовский дуб из «Войны и мира»?

Ничто не исчезает. Забытое появляется вновь.

Читатель прочтёт в этой книге [106] — Статья была написана в качестве авторского предисловия к книге стихотворений и поэм Ю. Кузнецова: «Избранное» (М.: «Художественная литература», 1990). стихи о любви к мифической Европе. Почему к ней? Потому что в каждой любимой женщине есть нечто далёкое-далёкое, которое откликается на твой зов… если, конечно, хорошо позовёшь. Но такое бывает редко.

Всё связано.

— Встанет ли солнце? — вопрошал древний человек, глядя на заходящее солнце. Такой вопрос и сейчас задают дети. И в вопросе пульсирует и мерцает ответ.

Моя поэзия — вопрос грешника. И за неё я отвечу не на земле.

В школе считался способным, но рассеянным и ленивым учеником. Во мне как-то уживались застенчивость с порывами удальства. Любил ездить на буферах и крышах проносящихся поездов, а порой — сидеть у тихой степной речки и слушать под кваканье лягушек что-то своё. В кругу моих школьных друзей составлялись небывалые планы на будущее, носились невероятные мысли и замыслы — от налёта на колхозный сад до создания новой Вселенной. Многое забылось, улеглось, но кое-что так и не выветрилось: детский дух свободно распоряжаться собой и миром. Думаю, стихи, отмеченные этим духом, читатель почувствует без труда.

Однажды я показал соседу-журналисту тетрадку со своими стихами.

— Не то! — строго сказал он. — Напиши о машинисте или о доярке.

Это был мой первый наставник, но я к нему сразу почувствовал глухую неприязнь. Такова была участь всех моих наставников: они меня не понимали.

Я написал о трактористе и послал в районную газету. Там оно и появилось, моё первое печатное стихотворение. Это случилось в шестнадцать лет. То-то было радости. Однако «не того» я не бросал. Такое, правда, не печатали, отвергали. Но я ждал.

И вот как-то зашёл вдруг инструктор из райкома комсомола.

— Звонили из Краснодара, — сказал он, — одобряли твои стихи. Вечером ещё будут звонить в редакцию. Иди и жди…

Всё во мне взмыло на недосягаемую высоту и запело. Неважно, кто звонил. Главное, оттуда! Об этом мгновенно узнали соседи. На меня приходили смотреть.

— Господи! — говорили моей матери. — Что у него за лицо!..

Прибежал я в редакцию и сел у телефона. Припомнил: я посылал стихи куда-то, в Краснодар, а может, ещё куда?..

Невероятные мечты и предположения носились в голове. Я как бы заснул в них. Меня разбудил звонок. Кто-то хвалил мои стихи, особенно строчку: «Выщипывает лошадь тень свою». Кто-то сообщал, что на днях проездом будет на нашей станции, так чтоб я его ждал на перроне.

Но в условленный день никто ко мне не подошёл, и поезд просвистел мимо.

Что же я тогда ждал, что ко мне сам Гёте будет спешить?..

Неважно, кто звонит, и даже неважно, откуда звонят. Но тогда я об этом не знал.

И всё-таки в той самой строчке о лошади таилась уже эта книга [107] — Статья была написана в качестве авторского предисловия к книге Ю. Кузнецова «Стихи» (М.: «Современник», 1978). . А звонок… Что ж, я о нём вспомнил, когда писал поэму «Золотая гора». Наверно, он и был тот самый «извет о золотой горе», на которую желают взойти все, кто пишет прозой или стихами.

Существует довольно распространённое мнение, что в современной поэзии сейчас установилось подозрительное затишье или даже, что поэзия находится в упадке. Я решительно считаю такое мнение глубоко ошибочным. Тот факт, что поэтические вечера больше не собирают тысячных толп, есть прямое указание на упадок так называемой стихотворной эстрады, а не собственно поэзии. Эти вещи нельзя смешивать. И хотя стихотворные беллетристы и эстрадные песенники продолжают по-прежнему заполнять периодику, радио и телевидение, никто не принимает это всерьёз. Пора эстрадной шумихи прошла. Пелена с глаз спала, и взору открывается истинное. Слава старых поэтов, потеснённых было эстрадой, упрочилась. Непреходящие ценности заблестели ярче. Тут и там по горизонту вспыхивают отдельные искры. Идёт накопление поэтического потенциала. Время как нельзя более благодатно для возникновения качественно новых талантов. Но странное дело — место расчищено, а что-то задерживает их приход. Что же? Я предлагаю своё объяснение, конечно, не претендуя на бесспорность и полноту.

Мне лично кажется, что вот уже лет двадцать в поэзии царит быт. Поэты вообще напоминают людей, находящихся на льду бездонного озера. Однако мало кто из сегодняшней поэтической молодёжи подозревает о глубине озера, о его мощных подводных течениях, скрытых тонким ледяным покровом. А ведь назначение поэта в том и состоит, чтобы за поверхностным слоем быта узреть само бытие.

Поэты военного поколения донесли до нас быт войны. Война как бытие, однако, до сих пор освоена мало. У нас ещё нет новой «Войны и мира» или нового «Тихого Дона» о прошедшей войне. Но верное [108] — версия из газетного отчёта о Съезде; в книжном варианте: «Наверное,» направление по прорыву из быта в бытие уже было указано автором «Я убит подо Ржевом», а из более молодых — автором «Его зарыли в шар земной».