Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

Вот она, «гулевая осенняя воля»!

От Годунова до Будённого, от старой былины до грядущей поэмы — есть где разгуляться. Мир распахнут в оба конца. Конечно, такой свободы не купишь ценой быта. Тут плата дороже.

В конце прошлого года, в одной из случайных поездок, мне, можно сказать, повезло. На берегу студёной Лены я познакомился с Владимиром Фёдоровым, неизвестным молодым человеком. Есть в его стихах некое поэтическое предзнаменование. Во всяком случае, так мне кажется. Если я ошибаюсь, то тем хуже для молодой русской поэзии, а Фёдоров это переживёт, поскольку ничего не подозревает и ни на что не претендует.

Обратимся к стихам. Да, они угловаты. То там, то сям прорывается детская непосредственность. Чувствуется, что стихи писала размашистая, но лёгкая рука.

Рифмы самые обычные: «тень — деревень», даже размытые «порога — дороге», «просекам — осень», более того, почти никакие: «слов — село», «за ним — дни», «давно — снов» и т. п., есть и тавтология: «гости — погосты», но по первую пору не так страшно. Хотя стоит и напомнить, что на рифму может не обращать внимания только тот, кто владеет ею в совершенстве.

Слух не развит. Об этом говорят рифмы и такая раздробица в строке: «И след наш здесь — лишь призрачная тень». Но слух есть. Правда, детский. «Льдин пыхтение» — так может услышать только ребёнок. Казалось, пустяк. Но в другом месте (стихотворение «Гусли») детский слух ловит символ. Это обнадёживает, ибо природа такого слуха способна слышать запредельное. Например: «И звезда с звездою говорит» (Лермонтов), «…время стоит? Или ангел летит?» (Блок).

Фёдоров осязает то, что осязать невозможно:

У него редкий дар: осязать поверхность недосягаемых вещей. И как при этом расширяется объём стиха! Несомненно, тут кроются большие потенциальные возможности.

Он свежо видит цвет: «Красный лист с горящею росой». Такая изобразительность уже не пустяки, но Фёдоров способен на большее. Он обладает внутренним зрением, которому открыты уже не оттенки и виды, а видения. Одно из лучших его стихотворений «Сон» — это видение. Не каждому дано такое. Само же стихотворение далось без всяких усилий и почти без мастерства, как вообще все стихи из подборки.

Но перейдём к эпитету. Эпитет — самый верный показатель духовного уровня. Каков мир поэта — таков и его эпитет. Скуден мир — скуден и эпитет. Богат мир — богат и эпитет. Молодым талантам обычно присущ свежий, взрывной, эмоциональный эпитет, зачастую возвышенно-расплывчатый.

«Чёрные лошади», «мокрые валенки», «молодые ветры», «серая стая», «оранжевый костёр», «щемящая боль», «синий град», «иссохший кулак» и т. д. — таковы эпитеты Фёдорова. Они на уровне ощущений. Это начальный уровень поэтического мышления. Однако данное мышление всё-таки чревато… Чем чревато? Кто знает. Но если появились гусли и чёрные лошади, то можно надеяться. Порывы есть, но они не закреплены отчётливым эпитетом. Это придёт со зрелостью. Если, конечно, придёт. К другим приходило. Вот высокие примеры: «И равнодушная природа», «пышное природы увяданье» (Пушкин), «…неполной радостью земной» (Лермонтов), «Пора приниматься за дело, за старинное дело своё» (Блок). Тут эпитет открывает необозримые дали духовного мира. Но это уже мировоззренческий эпитет. В «мокрых валенках» к нему не дойдёшь. А ведь сколько молодых талантов топчутся в «мокрых валенках»! Да и не только молодых… Ну что же! Смелей, поэт! Хоть босиком, но вперёд!

А теперь о главном. Это память. Не детская (стихи о наводнении), а такая, которая преодолевает детскую и вообще идёт дальше рождения и смерти отдельного человека. Такая память называется народной. Она живёт в каждом из нас, но подспудно. Если с ней утратить связь, то человек дичает и глохнет и, как перекати-поле, обречён блуждать по мёртвым просторам духовного космополитизма. Владимиру Фёдорову дано её ощущать. Его поэтическая память вызывает из могилы прадеда. (Кстати, «Прадед» — второе лучшее стихотворение:

Она же вызывает из небытия музыкальный перезвон гуслей. Она же присутствует в стихотворениях «Алмазы», «И снова с головою обнажённой». В такой памяти живо всё. И никогда не умирало, и никогда не умолкало. И прорвалось во Владимире Фёдорове. Для молодой русской поэзии такой прорыв — предзнаменование. А что будет дальше, покажет время.

Поэт — явление высшего порядка. Блок так и писал о Музе: «Ты вся неотсюда». По странной ассоциации идей я вспомнил об этом, когда в минералогическом музее Магадана увидел большой железный метеорит. Неподъёмная глыба чистого железа! Метеорит весил в пять раз больше, но обгорел, рассекая плотные слои атмосферы.

— Интересно, для чего он нужен? И сколько стоит? — спросил один докучливый посетитель.

Учёный-геолог ответил:

— Нужен для того, чтобы разгадать тайну вселенной. А цены ему нет. Такие вещи вне всякого прейскуранта.

Сказанное можно отнести и к поэту, не правда ли?

Нового поэта обычно сравнивают с восходящей звездой. Сравнение слишком далеко от земли. Развернём его в другую сторону. Бывают и падучие звёзды. Это метеориты. Когда небо прорезает огненная вспышка, говорят: «Звезда упала! Загадай желание!».

На литературном небосклоне много падало звёзд. И много было загадано желаний. Но эти звезды мгновенно исчезали, а желания не исполнялись.

И вот вспыхнула новая звезда. Загадай желание, читатель! Я уже загадал. Это Виктор Лапшин! Это настоящий поэт. Это не летучий метеор. Он слишком крупен по массе и сокрушителен по удару, и можно легко предугадать, что, рассекая плотную атмосферу современного литературного внимания или сопротивления (что одно и то же), он войдёт в русскую поэзию. Уже вошёл. О чём свидетельствуют такие стихотворения: «Красава», «Василиса», «Без искания, без искуса…», «В дороге» (последнее можно найти в московском «Дне поэзии-1983», где оно блещет в числе других стихов).