Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Глаза Гинцбурга закрыты. Он чувствует, как светлая волна заполняет шатер. Ее дуновение идет сверху, снизу, со всех сторон. А вместе с нею слышится голос, повторенный эхом — двойным, троекратным. Не мог я вытерпеть дольше, — говорит голос. — Ведь обычай Иакова — обычай милости. Открой пещеру под Негасимым огнем! Открой пещеру под Негасимым огнем! Открой пещеру под Негасимым огнем!

Гинцбург открывает глаза. Что это? Какая пещера? Вокруг все по-прежнему. Колышется в полумраке язычок огня. Над могилой ребе невысокий купол. Поблескивают в тусклом свете золотые буквы на мраморных плитах. А вокруг слышны вздохи, шепот и приглушенные голоса. В самом деле — каждый здесь уже осознал, что у запертых в штибле не осталось надежды. И вот сгрудились они все в последнем прибежище, у могилы Старого Ребе.

Снаружи доносятся новые звуки. Топот сапог у входа. Звук открываемой двери. Грохот шагов по полу штибла. В шатер врываются три вооруженных эсэсовца и два полицая.

— Вот они где! — лучи фонарей скользят по испуганным лицам людей, жмущихся по углам гробницы.

На хорошем немецком обращается к эсэсовцу Берта Абрамовна Шапиро. Она говорит ему, что люди собрались здесь, чтобы помолиться у святой могилы.

— Деньги! — рявкает в ответ Курт Вирт, командир взвода.

Это полный немец лет тридцати с пронзительным взглядом и торчащими вверх усами. Евреи должны немедленно сдать все имеющиеся у них деньги и ценности. Тот, кто утаит хоть копейку, будет убит на месте.

Люди развязывают узлы, шарят по карманам, вытаскивают банкноты, монеты, часы. «Еще! Давай еще!» — все исчезает в загребущих эсэсовских руках. Молчат глухие стены гробницы; лишь крошечное слуховое оконце, сквозь которое не протиснуться и ребенку, слепо смотрит на обреченных людей.

— Ждите тут до утра! — говорит эсэсовец.

Палачи выходят в соседнюю комнату и запирают за собой дверь. На рассвете евреи сами выроют себе могилу. Эсэсовцы перешучиваются: довольными останутся все — и начальник гестапо, и сами евреи. В конце концов, они лягут в землю не где-нибудь, а на собственном кладбище.

Немцы и полицаи устраиваются в штибле на ночлег. Делать нечего, придется посторожить этих грязных евреев. Они предусмотрительно захватили с собой поесть и теперь достают еду из машины, которая привезла их сюда. На столе появляется бутылка. Палачи услаждают утробу выпивкой и жратвой. Самодовольный гогот и сытое рыгание с этой стороны двери; молчание сломленных людей — с той. Лишь бормотание Гинцбурга слышится в мертвой тишине. Он наизусть читает Давидовы псалмы. Глаза черного габая закрыты, в напряженном безмолвии звучит его неистовый шепот:

Сидит в засаде за двором; в потаенных местах убивает невинного; глаза его подсматривают за бедным… Восстань, Господи, Боже мой, вознеси руку Твою, не забудь угнетенных! [63] Псалтирь, 9:29, 33.

С грохотом распахивается дверь. Осоловелые глаза эсэсовца всматриваются в лица евреев. Доннерветтер! Они и вправду молятся! Вместо того чтобы прощаться с жизнью, прощаются со своим еврейским Богом. Не сомневайтесь, завтра утречком вы повстречаетесь с ним лицом к лицу…

Взрыв хохота, звон бутылки о стакан. Немец вновь захлопывает дверь и навешивает на нее замок. Палачи больше не планируют отвлекаться — зачем? Все равно до утра их жертвы никуда не денутся. Вдруг Гинцбург подзывает Вениамина. Тот неохотно подходит и подставляет ухо под сиплый взволнованный шепот габая:

— Я слышал голос! Под светильником есть пещера! Можно спасти людей…

Вениамин отстраняется; перед его глазами покачивается безумное лицо с горящими глазами. Странные слова, но, когда нет выхода, цепляешься и за такие.

— Молитесь, молитесь, реб Арон, — шепчет Вениамин.

Не удаляйся от меня; ибо скорбь близка, а помощника нет… Ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня… Избавь от меча душу мою…

Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною… [64] Псалтирь, 21:12, 17, 21; 22:4.

Вениамин осторожно сдвигает в сторону маленький столик и обнаруживает под ним пыльную плетеную дорожку. А что под ней? Деревянная крышка! Он приподнимает крышку — яма! Вниз ведет несколько ступеней. Вениамин спускается в яму и обнаруживает дверь. Она закрыта, но поддается нажиму его руки. Парень протискивается в тесный проем, зажигает спичку и видит пещеру. Его не покидает ощущение, что он уже побывал тут когда-то. В рассказе старой Эсфири? В собственном сне, навеянном этим рассказом? Так или иначе, туннель должен вывести к реке.

Парень возвращается в шатер. Глаза обращаются к нему с немым вопросом и надеждой. Вениамин прикладывает палец к губам. Главное — не поддаваться панике. Из-за двери доносятся пьяные песни и выкрики немцев. А здесь — здесь должны звучать печальные молитвы. Пока немцы слышат их, они уверены, что все в порядке.

— Молитесь, реб Арон, молитесь!

Сердце мое трепещет; оставила меня сила моя, и свет очей моих, — и того нет у меня…

Не оставь меня, Господи, Боже мой! Не удаляйся от меня.

Поспеши на помощь мне, Господи, спаситель мой! [65] Псалтирь, 37:11, 22, 23.

Легкое движение в комнате. Слышен приглушенный голос Шапиро. Он призывает к полной тишине. Впереди пойдут Вениамин и Янкл Левитин. За ними — Голда с Ахувой, Песя, Бася, Сарка, акушерка Голда, доктор Энгертов, другие старики. Шапиро, Лейбка и Берман будут замыкающими. Арон Гинцбург уйдет последним.

— Молитесь, реб Арон, молитесь!

Пошли свет Твой и истину Твою; да ведут они меня… кто дал бы мне крылья, как у голубя?.. Поспешил бы в укрытие от вихря, от бури… [66] Псалтирь, 42:3; 54:7, 9.

Ахува потягивается на руках у Голды. Энгертов срочно вкалывает ей новую дозу снотворного. Люди начинают спускаться в дыру согласно установленной Шапиро очередности. В руках они несут свои узлы и котомки. Одного за другим поглощает пещера. Вот дошла очередь до Шапиро, за ним уходит Берман. Теперь настало время последнего — Арона Гинцбурга. Но что делает он, этот безумец? Вместо того, чтобы последовать за остальными, он закрывает дыру деревянной крышкой, расстилает дорожку и возвращает на место столик со светильником. Делая это, он продолжает нараспев повторять строки псалмов.

От конца земли взываю к Тебе в унынии сердца моего…

Тебя жаждет душа моя, по Тебе томится плоть моя… [67] Псалтирь, 60:3; 62:2.

Шапиро, Берман и Лейбка какое-то время стоят, пригнувшись, у последней ступеньки, ждут Гинцбурга. Но, как видно, он не собирается прекращать своей молитвы. Глухо доносится сверху через закрытый люк его голос, проникающий во все миры и пространства:

Извлеки меня из тины, чтобы не погрязнуть мне…

Ты помощь моя и избавитель мой; Господи! не замедли.