Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

— Если не ошибаюсь, — произносит возчик, указывая глазами на Соломона, — это сын резника Хаима-Якова. Мальчик-забавник…

— Оставьте его, реб Мордехай. Человеку и так плохо.

Но Мордехай, как видно, никогда в жизни не изучал азов дипломатии. Он сидит на козлах, разминает папироску и время от времени выдает выражения, которые далеки от медоточивых. Тоже мне украшение дней наших! Детки наши святые! Ни тебе Торы, ни тебе ума, ни тебе добрых дел!

Нет, не ходит Мордехай вокруг да около. Привык рубить топором без лишнего умничанья.

— Реб Мордехай! — говорит Вениамин, пытаясь отвлечь внимание возчика от Соломона. — Ты ведь еще не закончил рассказывать мне про дачниц.

Но в этот момент наступает время курить папиросу, и Мордехай неторопливо закуривает. Да, он не питает особой симпатии к этим коровам, хотя они и дают ему возможность заработать на хлеб. Они приносят на рынок дороговизну и ненависть к евреям. Взгляните хотя бы на то добро, от которого ломится телега Мордехая в жаркие летние дни. Мешки с мукой, крупой, горохом и фасолью; плетеные корзинки всех видов и сортов, а в них — горшки с маслом и молоком, яйца, мясо, помидоры и прочие вещи, которые требуют осторожного с собой обращения; отдельно — арбузы и дыни. И на всем этом — куры! Куры вместе с петухами, которые квохчут, кричат, шумят, а потом замолкают, открыв клювы от жажды. А еще выше, уже после кур, — женщины. Женщины с необъятными телесами и огромными задами, которые уже не годны ни на что, кроме проматывания денег, пустой болтовни и прочих глупостей.

— Мадам Рабинович! — говорит одна из них. — У меня создалось впечатление, что у той вашей курицы ослабли путы.

— Ой-вей! — восклицает мадам.

Но пока она смотрит на курицу, пока сдвигает свой зад с места и протягивает руку в нужном направлении, птица действительно успевает развязаться и спрыгнуть с телеги. Тут же поднимается крик несусветный:

— Стой! Стой! Курица!

Все три женщины слезают на землю и открывают сезон охоты. Но упрямая курица ловко ускользает от неловких охотниц. Смотреть на это смешно, как в театре. Женщины ходят кругами, пытаясь окружить беглянку, и при этом приманивают ее всеми возможными средствами. Тут тебе и «цып-цып-цып», и ласковые речи, и чуть ли не молитвы. Но по-хорошему не помогает, и приходит черед ругательств. Пригнувшись и широко расставив руки, а то и подолы платьев, охотницы берут свободолюбивую курицу в кольцо. Вот оно вроде как замкнулось, и женщины постепенно сжимают кольцо. Наконец одна из мадам решает, что настало время штурма, и бросается вперед — поймать, схватить, связать! Но курица тоже не дремлет: она открывает клюв, издает боевой клич и, низко наклонив голову, проделывает искусный маневр меж неуклюжих женских конечностей — наружу, в спасительную сень придорожных кустов, где и пропадает из глаз, на сей раз уже навсегда.

Телега минует мост; лошадиные копыта мягко стучат по дощатому настилу. Отсюда дорога идет в гору, и, значит, повторяется трехэтапный ритуал с плевком, причмокиванием и кнутом.

— Н-но, Павлик!

Павлик машет хвостом, но делает вид, что не расслышал. Туман над рекой давно уже рассеялся, утро трубит в свой рог, и чистое солнце рассыпает в пространстве мира ослепительные лучи. Глаза Соломона закрыты, он дремлет. Телега медленно поднимается по улице и наконец подъезжает к городскому центру. В Гадяче он не выглядит чересчур многолюдным. Прячется в тени деревьев двухэтажная гостиница. Настежь распахнуты двери пустых магазинов. Лишь одна женщина пересекает площадь с корзинкой в руке.

Мир и спокойствие царят в центре города Гадяч, тишина и покой, благословение Господне.

Телега подъезжает к месту, где заканчивается Ромнинская улица, — здесь расположена больница. Вениамин идет звать дежурного врача. Проходит несколько минут, и два санитара с холщовыми носилками снимают Соломона с телеги и вносят его внутрь. Затем Вениамину объявляют результаты первой проверки. Левая нога сильно повреждена, возможно, даже сломана — окончательно это выяснится после рентгена. Вызывает подозрения и состояние одного из ребер. На голове две раны: легкая в районе виска и глубокая на макушке. Два зуба сломаны. Больному придется провести в больнице как минимум несколько дней.

На часах уже одиннадцать. По дороге домой Вениамин забегает в контору к Рахили. Они выходят поговорить в городской сад, и там на скамейке он рассказывает ей о случившемся. Всё. Начиная с этого момента ответственность за Соломона переходит в руки семейства Фейгиных.

Дома Вениамин обнаруживает Эсфирь, мастерицу лапши, и ее дочь Нехаму. Старая Эсфирь, опершись на палку, сидит на скамейке во дворе, зато Нехама склонилась над миской и месит, месит, месит. Уже годы, как вся домашняя работа, включая изготовление лапши, целиком лежит на плечах Нехамы. Но хозяйкой по-прежнему считается Эсфирь. Пока жива, правит.

Мать подает Вениамину завтрак. Из хозяйских комнат доносятся звуки поднявшейся там суматохи. Слышен приглушенный женский плач — это Песя, мать Соломона. Другой женский голос утешает. Затем стучит входная дверь — это вернулся с рынка хозяин дома, Хаим-Яков. Все семейство в сборе, теперь они вместе будут думать, утешать друг друга и решать, что делать дальше.

Вениамин садится за чертежи. Безмолвная печаль опускается на мир, лишь звук замешиваемого на кухне теста доносится до его ушей. Не иначе, вся семья отправилась в больницу навестить Соломона. Проходит еще два часа, и в смежной комнате слышится приглушенный разговор, тихое бормотание, будто на цыпочках ходят там голоса людей. И снова плач, сдержанный, горький. Когда Сара Самуиловна, занятая на кухне, входит в комнату по какой-либо надобности, лицо ее серьезно и сосредоточенно.

— Вениамин! — это зовет Рахиль.

Он присоединяется к семейному совету. Песя стоит в стороне, руки ее делают какую-то домашнюю работу, но губы дрожат. Рахиль расхаживает взад-вперед по комнате. Хаим-Яков сидит во главе стола и курит трубку. На лице его — необычная бледность.

Они ходили в больницу, но Соломона не видели. Вениамин вынужден в который уже раз повторить подробности происшествия. Жила-была однажды Клава Боброва…

— Мы должны подать на него в суд! — говорит Рахиль.

Она расхаживает по комнате, кулаки ее сжаты. Надо во что бы то ни стало притащить его в суд, этого Боброва! Здесь пока еще советская власть! И Клава тоже виновата.

— Мы должны засадить их в тюрьму! — решительно повторяет она по дороге из одного конца комнаты в другой.

— И чем тебе поможет эта тюрьма? — слабым голосом возражает старая Песя. — Соломон уже в больнице.

Но Рахиль твердо стоит на своем: тюрьма, и все тут! Схватить их, арестовать, заковать в железные кандалы!